Базовые ценности: инструкции по применению - [51]

Архангельский Александр, интеллектуал: Во-первых, не вызывает, а приглашает. Во-вторых, в таких случаях удачного времени не бывает. Пригласил бы 1 сентября — вы же сами начали бы возмущаться: как так, он забыл, что в этот день произошло? Перенес бы на 3-е, опять плохо: хочет стереть в памяти людей страшный образ взорванной школы. Сдвинул бы еще на несколько дней — вспомнили бы о вертикали власти, учрежденной под покровом бесланской трагедии; тут же выяснилось бы, что он переживаниями матерей освящает свое чисто политическое решение. Встретился бы с ними вообще в неурочное время, в середине года — оказалось бы, что он равнодушен к чувствам родственников.

Александр Архангельский, интеллигент: Сразу видно, что вы учились еще в те времена, когда преподавалась марксистско-ленинская диалектика. Язык без костей, в состоянии оправдать все, что угодно.

Архангельский Александр, интеллектуал: А по вам легко угадать, что вы формировались тогда, когда мир был окрашен в два цвета, черный и белый, и если уж ты в оппозиции, значит все во власти плохо и спокойно рассуждать о ее действиях невозможно. То есть, я учился ровно тогда же, когда вы формировались. Кстати, не находите, что между словоблудной диалектикой и одноцветной интеллигентщиной есть что-то общее?

Александр Архангельский, интеллигент: Тем не менее, вернусь к своей одноцветной мысли, с которой вы меня диалектически пытаетесь сбить. Власть изо всех сил старается прикрыть прошлогодний ужас, хочет, чтобы мы забыли, как она цинично провела под этой дымовой завесой свои антиконституционные решения. Нет ни малейшего желания искупать грехи прошлого, приносить покаяние, исправлять ошибки…

Архангельский Александр, интеллектуал: А разве вы, интеллигенты, сами любите каяться?

Александр Архангельский, интеллигент: Ничуть не меньше, чем вы, интеллектуалы.

Архангельский Александр, интеллектуал: Я про то и говорю. Что же до исправления ошибок, деятельного искупления вольной или невольной вины, то здесь имеется одно простое и, если угодно, великое решение. В России сотни тысяч детей живут в детских домах и на улице; от насилия ежегодно погибает около 3000 детей — почти 10 человек ежедневно! И вместо того, чтобы биться в истерике по поводу гибели в Америке 9 русских детей[11] (тут вина не Америки, а взяткоемких российских чиновников, не выполнивших свой долг по контролю за судьбой усыновленных!), лучше было бы в память о Беслане начать гуманитарную операцию «Всех детей — в семьи».

Александр Архангельский, интеллигент: Да как вы себе это представляете? Приказом по армии, что ли, оформить?

Архангельский Александр, интеллектуал: Нет, не по армии. Если бы, например, первое лицо государства, только что отправившее своих выросших дочек в питерский университет, взяло бы и демонстративно усыновило маленького несчастного сироту и сделало его счастливым, уверяю вас, лед бы немедленно тронулся. Олигархи выстроились бы в очередь за брошенными детками, про это стали бы снимать трогательные сюжеты, церковь принялась бы награждать приемных родителей орденами, а крупные чиновники, пошедшие по стопам любимого президента, сами, без понуканий продавили бы программу автоматического улучшения жилищных условий для тех, кто решается на усыновление. Начала бы очищаться общественная атмосфера, пресловутые семейные ценности обрели бы реальный смысл…

Александр Архангельский, интеллигент: Неглупо, неглупо. Хороший эмоциональный фон для введения третьего срока.

Архангельский Александр, интеллектуал: Тьфу на вас. Я вам про детей, а вы мне про политику.

ЯРМАРКА И ЛИССАБОН

Инструкция сороковая, на неделю 5—11 сентября 2005 года, когда в Москве открылась Международная книжная ярмарка, а в Америке Новый Орлеан ушел под воду.

Александр Архангельский, интеллигент: Сколько культурных событий вокруг, Московская книжная ярмарка, например; а вот хожу вдоль роскошных книжных полок, листаю замечательные книги, и опять ловлю себя на мысли, что чисто не радует. Как в анекдоте про елочные игрушки, которые не радовали нового русского. В прошлом году в тот самый момент, когда я сидел на презентации книжки Евгения Гришковца, пришло сообщение о начале бесланского штурма. В этом — смотрю на стенды, а перед глазами апокалиптический Орлеан: вода и огонь, мародеры и аллигаторы, разрывающие на дне останки тех, кто еще недавно был американцем и гордился принадлежностью к самой сильной, самой мощной, самой успешной державе современного мира… Что толку писать книги, выстраивать линию культурной обороны, ходить на книжные ярмарки, если в любую секунду может выясниться, что человек абсолютно беззащитен и все его дела пойдут прахом?..

Архангельский Александр, интеллектуал: Да вы философ. Чем я могу вас утешить? Ничем; разве что цитатой. Откройте вашего любимого Достоевского, у него в «Дневнике писателя» есть роскошное рассуждение о лирическом поэте и знаменитом лиссабонском землетрясении, которое потрясло людей XVIII века не меньше, если не больше, чем вас — нью-орлеанский потоп. Достоевский пишет: если бы наутро после пережитого ужаса главная лиссабонская газета вышла бы со стихотворением нежного лирического поэта «Шепот, робкое дыханье, трели соловья…», то разъяренные современники повесили бы поэта, равнодушного к их несчастьям и реальным проблемам; зато их потомки непременно поставили бы ему памятник на центральной площади. История объемна, жизнь прорастает сквозь катастрофы, и как раз самое правильное — в дни трагедии продолжать свое дело культурного строительства. Поменьше кричать об этом, чтобы не повесили — да, осторожность не повредит; но ни на секунду не оставлять стараний, чтобы завтра жизнь могла вернуться в нормальное русло.