Баженов - [63]

Однако авантюра барона с деньгами имела свое развитие. В 1787 году Шредер, хорошо знавший натуру Новикова, стал спекулировать на его «масонской совести» и спровоцировал издателя на огромные затраты в помощь голодающим крестьянам. На сей раз Новиков не колебался, он искренне и с энтузиазмом выступил в роли мецената, благодетеля бедняков. Баженов, ставший к этому времени близким другом Новикова и активным членом Типографической компании, считал, что это и есть часть той конкретной работы, ради которой существует масонское братство, поставившее себе целью «приближение к златому веку Астрея». Разумеется, сам Баженов участвовать в меценатстве не мог, ибо располагал весьма скромными средствами. Но он всячески старался быть полезным Новикову, а посему чувствовал себя причастным к помощи беднякам. Вскоре хлебные и денежные запасы Новикова иссякли. Но большие надежды издатель и его друзья возлагали на новую типографию, на прибыль от книг, которые недавно начали печататься. И именно в это время Шредер потребовал свою долю, вложенную в компанию. Под вопрос тем самым было поставлено все предприятие, так как наличных денег не было ни у Новикова, ни в кассе компании. С огромным трудом удалось выйти из затруднительного положения. Пришлось просить в долг у друзей, а также заложить в опекунском совете дом, где располагались аптека и типография.

Разорить Новикова, лишить его издательской базы не удалось. Деньги Шредеру были возвращены. Но масонская месть на этом не прекратилась.

В 1787 году барон навсегда уехал за границу. (Русского подданства, несмотря на долгое пребывание в России, он так и не принял.) Свою дальнейшую масонскую месть Шредер осуществлял планомерно и, надо сказать, результативно. Он прекрасно знал о настроениях Екатерины II, ее отрицательном отношении к масонству и с том, что именно в эту пору «берлинский двор» проявляет к России, как выражалась императрица, «в полней мере свое недоброхотство».

Лонгинов в своих воспоминаниях писал: «Зная, что в это время (в 1788 году) Новиков уже считался лицом подозрительным и что найдено было нужным следить за его действиями, а тем более за его заграничными сношениями, Шредер стал писать к нему из чужих краев через почту притворно-дружеские письма, в которых уведомлял его о таких, может быть, и выдуманных делах, которые Новикову были чужды и даже неизвестны, но о которых одно сообщение могло его скомпрометировать. Всему этому Шредер давал такой вид, будто бы исполняет поручения Новикова. Расчет этот был верен: Новиков не получил ни одного из этих писем, которые были задерживаемы как возмутительные, и узнал о них только в 1792 году, когда по ним сделаны были ему запросные пункты после его ареста».

ТРЕВОГА АРХИТЕКТОРА

Василий Иванович оказался практически отстраненным от царицынского строительства. Он получил годовой отпуск по болезни: ухудшилось зрение, пошаливали сердце и нервы. В декабре 1786 года Баженов просил графа А. А. Безбородко, первого секретаря императрицы по принятию прошений, продлить отпуск с сохранением жалованья, чтобы окончательно поправить здоровье. В случае отказа Баженов соглашался и на отставку, «но с пенсиею, как и все верноподданные е.и.в. пользуются, ибо, как небезызвестно в. с., не имею у себя столько содержания, сколько для большой семьи моей, а притом и для оплаты долгов, потребно».

Прошение удовлетворили. В феврале 1786 года Баженов писал в экспедицию: «…По прошению моему, от должностей, на меня возложенных, уволен я для поправления моего здоровья впредь на один год, а вследствие того бывшие у меня доныне по построению в селе Царицыне планы и прочее представлены в Экспедицию, находящиеся у меня в команде архитектурные ученики Семен Орфанов, Ив. и Николай Урюпины и Николай Кузьмин, которых более при себе я иметь надобности не имею и не могу, и потому, представляя оных в Экспедицию, аттестую, что они поведения хорошего и в архитектурной науке довольно успешны и с пользою для отечества могут быть и на предбудущее время».

Болезни докучали. Аграфена Лукинична, обычно считавшая своим долгом не вмешиваться в дела мужа, стала все чаще слезно умолять Василия не работать ночами, при свечах, чтобы еще больше не повредить зрение.

Время для поправки здоровья выпало не совсем удачное. Баженов жил в каком-то постоянном напряжении. Впрочем, были для этого и свои основания. Василий Иванович чувствовал, что над членами масонских лож сгущаются тучи. От Новикова он узнал, что издателя вызывал к себе архиепископ Платон. Был учинен допрос. Затем стало известно, что Екатерина регулярно отдает приказы московскому губернатору П. В. Лопухину вести наблюдение за масонами, контролировать их деятельность и обо всем своевременно давать донесения государыне. Благо, что Петр Лопухин, как и его брат Иван, сам был масоном и тесно связан с новиковским кружком. Поэтому все тайные приказы императрицы были известны в ложах, и «вольные каменщики» имели возможность своевременно принимать меры предосторожности. Но это было малоутешительным.

«Государыня, — размышлял Баженов, — в любое время может докопаться до связей братьев с Павлом Петровичем, до тайной пересылки ему масонских книг. И бог знает, что усмотрит она в этих связях».