Базельский мир - [12]

О Монте Верита я узнал два года назад. Был в моей биографии короткий промежуток, между журналистикой и часами, когда я решил сделаться культурным антрепренером и ввязался в организацию юбилея художницы Марианны Веревкиной, или Марианны фон Верефкин, как ее называют в Швейцарии. В культурной жизни местной русской диаспоры есть что-то от квантовой физики: на фоне «белого шума» из слабых балалаечных переборов происходят какие-то спорадические вспышки странной природы — юбилеи, по которым эта жизнь и угадывается, и ими ее можно исчислять. Суворов, Толстой, Достоевский — благо в Швейцарии много кто успел побывать. Крупные фигуры давно поделены, на них кормится рой всевозможных обществ, фондов и ассоциаций. Со спорными фигурами, вроде Ленина, Кропоткина или Плеханова, связываться очень хлопотно. Веревкина была, можно сказать, моим открытием. По крайней мере, для русской публики, потому что швейцарцы, особенно из итальянской части, ее хорошо знают. В Асконе, где Веревкина прожила последние годы жизни и умерла, есть Фонд Веревкиной, в местном музее много ее работ. В России же о ней знали только узкие специалисты, и то скорее благодаря ее гражданскому мужу, Алексею Явленскому, художнику куда более успешному, чем она сама. Случайно увидев работы Веревкиной в альбоме русских авангардистов, я по годам жизни вычислил, что грядет 150-летний юбилей, пока еще никем не охваченный и не занятый. Это можно сравнить с открытием новой элементарной частицы культурной жизни русской Швейцарии. Не теряя драгоценного времени, я написал пресс-релиз и разослал его заинтересованным лицам и организациям. «Белый шум» интенсифицировался. Пошел обмен письмами, встречи, телефонные разговоры. Идею приняли на ура. Веревкина оказалась на удивление форматной фигурой. Женщина, творческая личность, никакой политики, между Швейцарией и Россией ее биография делилась в идеальном соотношении пятьдесят на пятьдесят. Организационная эйфория длилась недолго, очень скоро начались склоки. Заинтересованные лица и организации наперебой бросились обвинять друг друга в перетягивании одеяла, в присвоении прав, в меркантильности, бескультурье и попрании основ. В принципе это было ожидаемо, это было нормально. Энергия склок обычно и формировала то силовое поле, в котором взаимодействовали между собой атомы культурной жизни. Однако ко всему этому отчетливо примешивался сильный элемент сюрреализма, чуждый физическим законам.

Я думаю, дело тут в самой Марианне Владимировне. Ее отец был генерал, комендант Петропавловской крепости, главной царской тюрьмы, с очень подходящей к этой должности фамилией. Должно быть, из лучших намерений, чтобы скрасить немного тягостное впечатление от фамилии, он дал дочери легкомысленное европейское имя. Дальше девочка постаралась уже сама, она выросла, уехала жить в Баварию, конвертировала русский дворянский титул в немецкий и превратилась в Марианну фон Верефкин.

Возможно, она специально проделала эту нелепую фонетическую трансформацию, отдавая себе отчет, что произнесенное по-русски это имя будет вызывать глупое хихиканье. Думаю, этим самым она рвала связь с русским языком, а, следовательно, и с Россией. И действительно, последние три десятка лет жизни с Россией ее не связывало ничего. Некоторые в Швейцарии считают ее литовской художницей, потому что детство и юность она провела в отцовском поместье в Литве. Многое в жизни Марианны было нелепым, неустроенным, напрасным, и это удивительным образом передавалось всем, кто этой жизни касался, даже спустя сто лет после ее смерти. Включая меня. Я словно открыл охраняемую заклятьем гробницу.

С людьми, вовлеченными в этот проект, начинали происходить странные вещи. Он отказывались от своих слов, переставали отвечать на письма и звонки. Одна почтенная швейцарская дама, дочь известного интеллектуала, устроила мне настоящую истерику в цюрихском кафе. Она кричала старушечьим фальцетом: «Я инвестировала в ваш проект свое имя! Мое имя — ваш самый ценный актив! Почему ваши спонсоры до сих пор ничего не заплатили? Где деньги? Где богатые русские? Где Вексельберг? Где Лебедев? Где Кантор?». Люди за соседними столиками оборачивались, я готов был провалиться сквозь землю.

Сейчас, спустя два года после разговора, я благодарен этой старушке. Она помогла мне понять важную вещь о том, как швейцарцы представляют себе русских, чего от нас ждут. Если хочешь как-то устроиться в чужой стране, необходимо четко знать, чего от тебя ждут местные жители. Если твои намерения совпадут с их ожиданиями, всё сложится. Если же в их паззле для тебя отведена треугольная форма, а ты привык думать о себе, как о круге, можешь пытаться притереться хоть триста лет, но ты так и не впишешься в эту жизнь.

Швейцарцы очень быстро сообразили, что герои Достоевского и Толстого имеют мало общего с нынешними русскими. С другой стороны, и «русская мафия» существует, в основном, в кино, а в реальной жизни русские преступники в подметки не годятся албанским или нигерийским коллегам. Русские — это ходячие кошельки. Их главная природная функция — платить. Платить любую цену, не глядя, не торгуясь. А если ты не кошелек — будь при кошельке, будь рядом, помоги русскому кошельку и швейцарскому купцу найти друг друга, тогда ты тоже впишешься. Поэтому Марианна Веревкина — не русская, что она и сама изо всех сил пыталась дать мне понять, а мои нынешние клиенты, ролексоводы из Москвы, Питера, даже из Астаны и Баку — типичные русские.