Базар житейской суеты. Часть 4 - [8]

— Это должно быть «Гостинница», говоритъ капитанъ Бриггсъ.

Зрители смѣются надъ догадливостью капитана, хотя былъ онъ весьма близокъ къ истинѣ.

Передъ третьимъ слогомъ оркестръ играетъ разныя морскія мелодіи: «Rule Britannia», «Затихни Борей», и проч. Будетъ вѣроятно морская сцена. Съ поднятіемъ занавѣса раздается звонъ колокола. «Ну, братцы, къ берегу!» кричитъ чей-то голосъ. Пассажиры прощаются другъ съ другомъ. Нѣкоторые съ безпокойствомъ указываютъ на облака, представляемыя на сценѣ темной занавѣской, и тревожно киваютъ головами. Леди Скримсъ (Лордъ Саутдаунъ) съ ридикюлями, узелками и собачкой, и мужъ ея садятся на полъ, и стараются ухватиться за канатъ, Дѣйствіе очевидно происходитъ на кораблѣ.

Капитанъ (полковникъ Кроли) въ треугольной шляпѣ и съ телескопомъ въ рукахъ, выходитъ на палубу и озирается во всѣ стороны, поддерживая въ то же время шляпу на головѣ. Полы его сюртука развѣваются какъ-будто отъ сильнаго вѣтра. Когда рука его опускается, чтобы направить телескопъ къ глазамъ, шляпа слетаетъ съ его головы, и публика апплодируетъ. Вѣтеръ становится сильнѣе; музыка гремитъ громче и громче; пассажиры и матросы, качаемые вѣтромъ, перебѣгаютъ съ мѣста на мѣсто, какъ-будто на кораблѣ происходитъ сильнѣйшая качка. Буфетчикъ (г. Рингвудъ) выбѣгаетъ на сцену съ шестью тазами, и одинъ изъ нихъ ставитъ передъ лордомъ Скримсомъ. Леди Скримсъ даетъ толчокъ своей болонкѣ, и та испускаетъ жалобный визгъ. Потомъ она приставляетъ платокъ къ лицу, и дѣлаетъ видъ, что уходитъ въ каюту. Звуки оркестра достигаютъ до неистоваго волненія, и третій слогъ приведенъ къ концу.

Затѣмъ послѣдовалъ небольшой балетъ «Le Rossignol», доставившій въ тѣ дни блестящую извѣстность господамъ Монтегю и Нобле. Мистеръ Уагтъ перснесъ этого «Соловья» на англійскую сцену въ видѣ опернаго балета, къ которому онъ, какъ искусный стихотворецъ, приклеилъ изящные стихи. Актеры выступили во французскихъ костюмахъ. Лордъ Саутдаунъ превратился теперь въ хромую и брюзгливую старуху, вооруженную клюкою.

За сценой послышались мелодическія трели, выходившія изъ маленькой живописной хижинки, покрытой цвѣтами.

— Филомела! Филомела! кричитъ старуха,

Филомела выходитъ. Дружныя рукоплесканія встрѣчаютъ ее въ залѣ. Это опять мистриссъ Родонъ Кроли, напудренная и въ мушкахъ, какъ очаровательнѣйшая маркиза въ мірѣ.

Она смѣется, поетъ, и выпархивая на авансцену со всею невинностью театральной юности, восхитительно раскланивается передъ публикой. Мать спрашиваетъ.

— Отчего ты, дитя мое, все смѣешься и поешь?

Филомела поетъ:

«Роза на моемъ балконѣ всю зиму безъ листьевъ стояла, утренній воздухъ вдыхая, и тоскливо дожидаясь весны. Отчего же теперь цвѣтетъ моя роза, и благовонный запахъ исходитъ изъ ея устъ? Оттого, мама, что весеннее солнце восходитъ, и птички громко поютъ, порхая по небесной лазури.

«Соловей молчалъ между обнаженными кустами, и уныло прислушивался къ завываніямъ зимняго вѣтра, но громко соловьиная трель раздается теперь по зеленой рощѣ, и слышенъ его голосъ въ тиши ночной. Отчего же вдругъ такъ весело запѣлъ голосистый соловей? Оттого, милая мама, что взошло весеннее солнце, и листья зазеленѣли на деревьяхъ.

«Всему своя очередь, мама: птицамъ пѣть, розамъ цвѣсти и отцвѣтать, солнцу всходить к заходить. Лучь весенняго солнца пробудилъ жизнь и веселье въ моемъ сердцѣ: вотъ отчего, милая мама, я засмѣялась и запѣла».

Въ промежуткахъ между стансами этой пѣсни, милая мама съ густыми и длинными усами, едва прикрытыми ея старушечьимъ чепцомъ, обнаруживала казалось самое нѣжное влеченіе къ своей рѣзвой дочкѣ, и не разъ стрмилась прижать ея къ своему материнскому сердцу. Симпатизирующая публика встрѣчала эти ласки съ громкимъ хохотомъ и оглушительными одобреніями. Оркестръ между-тѣмъ выполнялъ симфонію, искусно подражая щебетанію птицъ и соловьиной трели. Удовлетворяя общему желамію восторженной публики, Бекки еще разъ пропѣла свою пѣсню. Рукоплесканія и безконечные букеты посыпались на Соловья. Могучій голосъ лорда Стейна раздавался громче всѣхъ. Бекки-Соловей, подбирая цвѣты, которые онъ бросалъ ей, прижимала ихъ къ своему сердцу, съ видомъ совершеннѣйшей актрисы. Лордъ Стейнъ бѣсновался отъ восторга. Энтузіазмъ его гостей принималъ грандіозные размѣры. Куда дѣвалась прекрасная черноокая Черкешенка, возбудившая къ себѣ такое сочувствіе въ первой шарадѣ? Она была вдвое красивѣе Бекки, но наша героиня совершенно затмила ее своимъ блескомъ. Всѣ голоса были на сторонѣ мистриссъ Родонъ. Стефенсъ, Карадори. Ронци-де-Беньи и другія артистическія имена попеременно были примѣняемы къ ней, и всѣ единодушно согласились, что если бы мистриссъ Кроли была на сценѣ, никто, безъ всякаго сомнѣнія, не сравнялся бы съ нею. Ребекка взобралась въ этотъ вечеръ на самыя верхнія ступени величія и славы: ея голосъ раздавался звонкой трелью надъ бурею рукоплесканій, и былъ столько же высокъ, какъ ея тріумфъ.

Послѣ драматическаго спектакля открылся балъ. Всѣ и каждый толпились вокругъ Бекки, и она служила притягательнымъ пунктомъ во весь этотъ вечеръ. Одинъ знатный вельможа, родственникъ самого милорда Бумбумбума, объявилъ напрямикъ, что Ребекка — олицетворенное совершенство, и онъ безпрестанно вступалъ съ ней въ разговоръ. Всѣ эти почести туманили и кружили голову торжествующей артистки, и передъ ней открылось необозримое поле блистательныхъ успѣховъ въ модномъ свѣтѣ. Лордъ Стейнъ, неразлучный ея невольникъ, слѣдовалъ за ней повсюду, и оставлялъ почти безъ вниманія всѣхъ другихъ гостей. Когда начались танцы, она протанцовала менуэтъ съ мосьё де-Трюффиньи, чиновникомъ французскаго посольства изъ свиты герцога де-ла-Жаботьеръ. Герцогъ помнилъ всѣ артистическія преданія европейскихъ театровъ, и объявилъ положительно, что мадамъ Кроли могла бы назваться достойною ученицею самого геніальнаго Вестриса. Онъ бы и самъ непрочь танцовать съ нею весь вечеръ, если бы не мѣшала подагра и чувство сознанія возвышенности своего поста. Онъ былъ очень радъ, когда ему сказали, что Ребекка — полуфранцуженка по происхожденію.