Базар житейской суеты. Часть 3 - [37]

. Никому изъ друзей своей юности, ни даже самому Джорджу, когда былъ онъ живъ, Амелія не говорила съ такимъ краснорѣчіемъ о своей нѣжной страсти. Съ матерью и отцомъ она вовсе не разсуждала объ этомъ предметѣ, и сердце дочери было для нихъ закрыто. Очень вѣроятно, что малютка Джорджъ совсѣмъ не понималъ, о чемъ это твердитъ безпрестанно плаксивая мамаша; но въ его только уши, цѣликомъ и безъ малѣйшаго остатка, мистриссъ Эмми изливала всѣ свои сантиментальныя тайны. Самая радость этой женщины принимала видъ задушевной грусти, и это чувство неизмѣнно и неизбѣжно обнаруживалось у ней слезами. Нервы ея были столько слабы; чувствительны и раздражительны, что намъ даже не слѣдуетъ и распространяться о нихъ въ этой книгѣ. Докторъ Пестлеръ — теперь онъ модный дамскій докторъ во всемъ Вест-Эндѣ: у него превосходная темно-зеленая карета, и свои собственный домъ на Манчестерскомъ Скверѣ; но тогда онъ только-что пробивался въ люди — докторъ Пестлеръ говорилъ мнѣ, что когда ребенка отнимали отъ материнской груди, Амелія растосковалась до такой степени, что даже каменное сердце, при взглядѣ на нее, невольно обливалось кровью. Но мистеръ Пестлеръ былъ въ ту пору джентльменъ съ весьма сантиментальнымъ сердцемъ, и я нахожу, что докторская супруга имѣла основательныя причины смертельно ненавидѣть мистриссъ Эмми.

Впрочемъ, не одна докторская леди ревновала Амелію къ своему супругу: всѣ женщины, составлявшія между собою небольшой кружокъ на Аделаидиныхъ виллахъ, раздѣляли это чувство, и всѣ бѣсились въ равной степени при видѣ энтузіазма, съ какимъ грубый мужской полъ смотрѣлъ на молодую вдову. Дѣло въ томъ, что почти всѣ мужчины любили мистриссъ Эмми; хотя быть-можетъ никто бы изъ нихъ не сказалъ, за что. Амелія была вовсе не блистательная леди, и не было въ ней ни большого ума, ни проницательности, ни остроумія, ни даже красоты. При всемъ томъ, куда бы она ни появилась, мужчины были отъ нея въ восторгѣ, и этотъ восторгъ неизбѣжно пробуждалъ чувства презрѣнія и недовѣрчивости во всѣхъ ея сестрицахъ. Думать надобно, что слабость мистриссъ Эмми главнѣйшимъ образомъ служила для нея чарующею силой: кроткое, нѣжное и совершенно беззащитное созданіе, она обращалась, повидимому, ко всѣмъ мужчинамъ, испрашивая ихъ покровительства и симпатіи. Введенная въ общество Трильйоннаго полка, она почти вовсе не разговаривала съ товарищами своего мужа; но мы видѣли, что всѣ эти молодые люди готовы были, при малѣйшей опасности, вытащить изъ ноженъ свои шпаги на защиту мистриссъ Эмми. Такое же, если еще не больше, впечатлѣніе произвела она и здѣсь, въ Фольгемѣ, на виллахъ Аделаиды, гдѣ, казалось, каждый согласился бы, вслучаѣ надобности, отдать за нее свою душу. Еслибъ она была сама мистриссъ Манго, изъ великаго дома Манго, Плетнемъ и Компаніи, еслибъ у ней, какъ у этой Манго, была въ Фольгемѣ великолѣпная дача, посѣщаемая, по поводу роскошныхъ завтраковъ и обѣдовъ, герцогами, графами и князьями; еслибъ она разъѣзжала по окрестностямъ въ блистательной коляскѣ на четверкѣ вороныхъ, съ ливрейными лакеями на запяткахъ… я хочу сказать: будь Амелія хоть сама мистриссъ Манго, или супруга ея сына, леди Мери Манго (дочь графа Кастельмаульди, благоволившаго вступить въ супружескій союзъ съ представительницею богатой фирмы) — и тогда всѣ купцы и лавочники не могли бы оказывать ей большаго уваженія, чѣмъ теперь, когда скромная молодая вдова проходила мимо ихъ дверей, или покупала какую-нибудь бездѣлицу для своего малютки.

Такимъ-образомъ, нетолько докторъ Пестлеръ, но и молодой ассистентъ его; мистеръ Линтонъ, врачевавшій недуги всѣхъ горничныхъ и кухарокъ на Аделаидиныхъ Виллахъ, и читавшій, отъ нечего дѣлать, газету «Times», открыто объявилъ себя невольникомъ мистриссъ Эмми. Это былъ презентабельный молодой человѣкъ, принимаемый въ квартирѣ мистриссъ Седіи съ большимъ радушіемъ, чѣмъ его принципалъ, и какъ-скоро юный Джорджъ дѣлался немножко нездоровымъ, мистеръ Линтонъ забѣгалъ къ нему по два или по три раза въ день, не думая, разумѣется, о платѣ за визиты. Щедрою рукою извлекалъ онъ тамаринды, леденцы и другіе продукты изъ ящиковъ докторской аптеки, и сочинялъ для юнаго Джорджа такія сладчайшія микстуры, что время болѣзни казалось для него безпрерывной перспективой праздниковъ и наслажденій. Мистеръ Линтонъ и докторъ Пестлеръ просидѣли двѣ ночи сряду при постели этого удивительнаго мальчика въ ту страшную недѣлю, когда страдалъ онъ корью, и вы подумали бы тогда, взглянувъ на бѣдную мать, что еще не было такой болѣзни отъ начала міра. Но такъ-ли эти господа поступали съ другими паціентами? Случалось ли имъ проводить безсонныя ночи въ домѣ леди Манго, когда эта же самая болѣзнь постигла первенца ея, Ральфа, и Гвендолину, и Гиневра Манго? сидѣли ли они при постели малютки Мери Клеппъ, хозяйской дочери, заразившейся корью отъ маленькаго Джорджа? Нѣтъ, нѣтъ, и нѣтъ. Когда Мери захворала, господа Пестлеръ и Линтонъ объявили съ невозмутимымъ спокойствіемъ, что это, собственно говоря, ничтожная болѣзнь, которая пройдетъ сама-собою, безъ леченія; впрочемъ, два или три раза они присылали ей какую-то микстуру для проформы, и даже не навѣдались, какъ тамъ у ней идетъ эта болѣзнь.