База-500: Ягдкоманда - [39]

— Первоначально мой батальон был укомплектован немцами из Прибалтики, хотя были и русские, — признался я. — А один бывший русский летчик, бежавший из России в 1937 году, даже командует ротой! Но, честно говоря, я не знаю, кем сейчас укомплектовали мой батальон: после боев под Демянском у меня осталось в строю не более двадцати процентов личного состава. Так что боюсь, что мы с вами в равных условиях. Могу лишь рекомендовать вам при первой возможности проверить наименее надежных в конкретных боевых операциях.

— Все это верно, но… неоднозначно, — вздохнул майор. — Мои украинцы отлично показали себя в акциях против евреев и партизан. Но, как выяснило гестапо, их руководство тайно готовило восстание против нас. Мы освободили их от большевистского ига и вместо благодарности чуть не получили от них пули в спину! Одна надежда, что на достаточном удалении от Украины они будут вне досягаемости своих националистических пропагандистов. Кстати, вас прислали для операции против партизан или для ликвидации гетто?

— Пока никаких приказов на этот счет я от командования не получал, — откровенно ответил я. — Как сочтет нужным начальство…

— Я думаю, что вы здесь временно, так же как и мы, — поделился соображениями майор. — Я уже получил приказ следовать в Барановичи. Если вас не задействуют для ликвидации гетто, то и вы здесь ненадолго: гебиткомиссару необходимо место для расквартирования частей, прибывающих для исполнения акции. Видимо, командование решило использовать здесь исключительно латышские полицейские части: в городе уже расквартированы подразделения 18-го латышского шуцманшафтбатальона. И мы под Барановичами тоже должны сменить латышей.

— Кстати, если все-таки вам придется участвовать в ликвидации гетто, то мой вам совет: на ликвидацию евреев я рекомендую поставить украинцев, они с этим справляются великолепно, — посоветовал майор. — А вот против партизан лучше всего использовать бывших военнослужащих Красной армии: после этого они осознают, что окончательно отрезали себе дорогу назад. Хотя не факт, что они в первом же бою не перебегут к партизанам… не все однозначно. Впрочем, здесь, в России, я уже давно ничему не удивляюсь! Не хотите ли коньяку, оберштурмбаннфюрер?

— Благодарю, но у меня еще много дел, — отказался я. — Собственно, я зашел к вам вот по какому поводу: для моих людей выделили флигель. Завтра должна прибыть первая рота моего батальона и кое-какая техника, но во флигеле я смогу разместить от силы человек восемьдесят. Не найдется ли в главном усадебном доме места для остальных моих людей?

— Место есть, мы легко разместим еще пару взводов, — заверил майор. — Я отдам распоряжение, чтобы для ваших людей очистили от хлама свободные помещения.

— Благодарю вас, майор! Хайль Гитлер!

* * *

Решив проблему с размещением людей, я осмотрел конюшню и пришел к выводу, что там достаточно места для грузовиков и прочей техники. Удовлетворенный, я решил прогуляться по территории усадьбы. Я обожал старинные усадьбы. Возможно, это немецкая сентиментальность, но вид старинных усадеб и укрывшихся в тенистых садах особняков навевает на меня лирическую грусть и наполняет душу хотя бы на короткое время умиротворенностью.

Помнится, когда для проведения операции «Марьяж» в мое распоряжение выделили двухэтажный особняк посреди небольшого сада с чудесным тихим прудом, то я был совершенно очарован этим тихим уголком Шарлоттенбурга. Это очарование не мог развеять даже тот факт, что до 1934 года в подвале особняка, занятого штабом местных СА, находилась «дикая» тюрьма штурмовиков. Там они пытали свои жертвы из числа тех политических противников, личных врагов какого-нибудь СА-штурмфюрера, а зачастую просто зажиточных граждан, с которых вымогали деньги за освобождение. Когда охрана чистила пруд и оттуда извлекли два десятка полусгнивших тел, я испытал самый настоящий шок. Но странна человеческая психика! В скором времени в очищенный пруд запустили рыб, и когда я любовался зеркальными карпами, лениво шевелящими плавниками в прозрачной воде, — я совсем не вспоминал о том, что еще пару месяцев назад на месте маленького прекрасного пруда была заросшая ряской вонючая лужа с гниющими трупами на дне.

Я даже знаю корни этой странной ностальгии по несуществовавшему в моей жизни усадебному уюту. Когда-то мой дядюшка Фриц, барон фон Штернберг, владел поместьем в Латвии. Я никогда в нем не был и видел усадьбу только на картине, что висела в гостиной у моих родителей: мне было чуть больше пяти лет, когда усадьбу сожгли латышские революционеры во время первой русской революции. Именно после этого дядя Фриц разочаровался: и в русской Империи, которой верой и правдой служили остзейские немцы со времен барона Паткуля; и в латышских крестьянах, которых считал вполне здоровым германизированным элементом, — до тех пор, пока эти самые крестьяне во главе с управляющим не сожгли поместье. Дядя частенько наезжал к нам в гости и почти каждый раз после обеда за рюмкой бренди и сигарой вспоминал предательство своего латыша-управляющего.

— Я поднял этого мерзавца из грязи, выучил и сделал управляющим, я относился к нему как к собственному сыну! — возмущался дядя Фриц. — И что же я получил?! Этот негодяй нагло заявил мне, что я должен быть счастлив, что усадьбу не сожгли вместе с моей семьей! И что немцам не место в свободной Латвии! Каково?! Эти потомки германских рабов вдруг вообразили себя европейской нацией, способной к самостоятельному развитию. Они забыли, что каменные города, церкви и университеты построили для них немцы. Мы, немцы, строили дома, университеты и храмы, несли цивилизацию, культуру и Божье слово в эти дикие края! А они столетиями лизали наши сапоги в благодарность за это. И если у разных там латов-эстов и образовалось какое-то подобие европейской культуры, то не благодаря их личным способностям, а исключительно в силу особых свойств немецкого гуталина!