Байрон-драматург - [2]
В эпоху Байрона публику лондонских театров — а она определяла всю театральную жизнь — составляли преимущественно представители аристократии и крупной буржуазии. Ведущие лондонские театры управлялись людьми, также отражавшими понятия и вкусы буржуазно-аристократических верхов английского общества.
В предисловии к "Марино Фальеро" Байрон, имея в виду эту ситуацию, писал; "Положение современного театра не таково, чтобы он давал удовлетворение честолюбию, а я тем более слишком хорошо знаю закулисные условия, чтобы сцена могла когда-либо соблазнить меня".
Байрон отдавал себе ясный отчет в том, что после его изгнания из Англии правящие круги, конечно, не допустили бы постановки на сцене его пьес, проникнутых духом оппозиции по отношению к господствующей реакционной идеологии. Для него было также невыносимо думать о том, что судьба его пьес будет определяться пошлыми и вульгарными вкусами светской публики: "Я не могу представить себе, чтобы человек с горячим характером мог отдать себя на суд театральной публики". Дело было не в том, что Байрон сомневался в художественных достоинствах своих драм, а в том, что он создавал их не для светской публики. Вкладывая в свои драмы глубокое социально-философское содержание, Байрон понимал, что реакция подобного рода публики вызовет в нем только страдание, усиленное еще сомнениями в компетентности зрителей и сознанием своей неосторожности в выборе их своими судьями" (предисловие к "Марино Фальеро").
Не рассчитывая на постановку своих драм, Байрон вместе с тем все время размышлял о формах драматургического творчества и, создавая новые произведения, неустанно экспериментировал. Это внимание к вопросам формы драмы лучше всего говорит нам о том, что отношение поэта к драматическому искусству было серьезным и вдумчивым.
Друзья указывали Байрону, что «Манфред» недостаточно сценичен, и поэт вынужден был признать это. Он сам рассказывал, что, когда он поделился замыслом своей следующей драмы, "Марино Фальеро", с писателем Метью Люисом, тот посоветовал ему: "Постарайтесь соблюдать правильную конструкцию в вашей драме". И действительно, "Марино Фальеро" — это уже не драматическая поэма, а трагедия, написанная в соответствии с композиционными принципами драматургии классицизма.
Как это ни парадоксально, романтик Байрон в беседе со своим другом Медвином со всей определенностью высказался за следование правилам классицизма в драме: "Французы с полным правом смеются над тем, что в наших пьесах герои в первом акте являются детьми, а в последнем — стариками. Я был всегда поклонником единств и думаю, что нет недостатка в темах, которые могут быть строго обработаны в согласии с этими требованиями. Вряд ли кто может дойти до нелепого утверждения, что соблюдение единств есть недостаток или ошибка".
Наконец, в предисловии к изданию «Сарданапала» и "Двое Фоскари" Байрон признает, что "в одном случае пытался сохранить, а в другом приблизиться к правилу «единств», считая, что, совершенно отдаляясь от них, можно создать нечто поэтичное, но это не будет драмой".
Рассуждая теоретически, Байрон склонялся к принципам поэтики классицизма в драме. Однако в своем творчестве он отнюдь не всегда следовал этому. Если "Марино Фальеро", «Сарданапал» и "Двое Фоскари" в композиционном отношении соответствуют правилам классицизма, то «Манфред», «Каин», "Небо и земля", "Вернер, или Наследство", а также незаконченный "Преображенный урод" написаны в вольной романтической форме.
«Каин» и "Небо и земля" в жанровом отношении определены Байроном как «мистерии». В предисловии к «Каину» Байрон напоминал, что "в старину драмы на подобные сюжеты носили название мистерий или моралите". Попытка Байрона возродить эту старинную драматическую форму объясняется не только тем, что самый сюжет этих пьес, заимствованный из библии, подсказывал обращение к средневековому жанру. Думается, что в какой-то это было обусловлено стремлением Байрона возродить традиции народного театра. Едва ли нужно напоминать, что средневековые постановки мистерий были явлением демократического искусства.
Последняя из законченных драм Байрона, "Вернер, или Наследство", во многом близка к английской предромантической драме с ее тайнами и мелодраматическими эффектами.
Наконец, издавая свою незавершенную драму "Преображенный урод", Байрон в предисловии писал, что это "произведение основано на «Фаусте» великого Гете". Композиционные принципы «Фауста» повлияли также и на первый опыт Байрона в области драмы — «Манфред». Однако, заимствуя у великого немецкого поэта, форму философской драмы, Байрон вполне самостоятельно использовал ее, на что указал сам Гете {См. комментарии, стр. 487.}.
Творец новой романтической поэзии, обогатившей ее разнообразными открытиями в области лирики и эпоса, Байрон был смелым новатором и в области драмы. Это относится и к тем произведениям, которые по внешним признакам еще принадлежат к традиции классицизма. Только композиция является в них классицистской, что отражается в более или менее точном соблюдении пресловутых правил единства места, времени и действия. Но всем, своим содержанием и духом они уже ни в коей мере не принадлежат к классицизму XVII–XVIII веков.
Уильям Шекспир — великий английский драматург. Нам известны 37 его пьес, и это несмотря на то, что одна половина их никогда не издавалась при его жизни, а другая была опубликована в основном незаконно, и значит — с искажением.К сожалению, не сохранились документы личного характера. Нет ни писем, ни дневников Шекспира, ни интимных воспоминаний его близких. И все же нельзя сказать, что личная жизнь Шекспира совершенно скрыта от нас. Отдельные отголоски ее дошли, и все, что известно об этой стороне его биографии, здесь изложено.
В 1667 году увидело свет творение, которому суждено было определить на несколько веков развитие английской поэзии: "задуманный давно и поздно начатый" рассказ о потерянном рае" Образцы были выбраны давно: Гомер, Вергилий, Тассо и Книгах Иова — для поэмы, трагедии Софокла и Еврипида, Песнь Песней и Апокалипсис — для драмы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».