Байки из мавзолея. Роман в анекдотах - [2]

При этих словах братья Трясучкины погрустнели. Им, видимо, было обещано натурой. Но они были люди тертые и бывалые. И понимали, что с денег им не обломится.

Я увидел их переживания и ободряюще похлопал одного по плечу. Они поняли и заулыбались.

Сообща нам удалось завалить скульптуру на тракторный прицеп. Очень помогла Тамара Ивановна. Она не только громко и четко подавала команды, но и действовала корпусом. Подозреваю, что она могла бы вообще все сделать сама, но стеснялась своей воистину мужской мощи.

При опрокиде случился маленький конфуз. Если сам вождь оказался крепок, то при устройстве основы явно сэкономили цемент. Поэтому постамент хрустнул и переломился пополам, выворотившись кусками металлической арматуры.

Кто-то мог бы сделать из этого незначительного факта глобальное обобщение. Мол, весь советский строй был таков: в видимости все хорошо и надежно, а внутри насквозь прогнило.

Зачем же так? Зачем все огульно хаять? Уничтожать и затаптывать? Не надо! Было в нашей прошлой жизни много разного. И даже хорошего.

Да и в данном конкретном случае. Ну, уворовали пару мешков цемента. Кто-то сделал себе личный подарок. Но при чем же здесь политика, строй и советская власть?..

Владимира Ильича мы выгрузили на моем участке, на краю огорода, возле яблони. Я хотел монтировать его немедленно, но братья Трясучкины дружно взмолились:

— Николаич, устали! Завтра с утра. Налей малежко!

При этих словах старший — Волоха — чуть раздвинул большой и указательный палец, обозначая величину размера.

Конечно, какой-нибудь иностранец — швед или американец — не увидели бы в этом жесте ничего необычного. Чуть-чуть налили на дно. В палец. Или два.

— Что же здесь странного? — еще бы и удивились они.

Правильно. Чуть-чуть на дно. Это они подметили верно. Но дело здесь — в таре. А это не стакан. И не кастрюля с широким дном для приготовления борща. И даже не бочка под засолку огурцов.

Тара — это, если хотите, сосуд планетарных масштабов. Акватория Тихого и Атлантического океанов, вместе взятых. Ну, на худой конец, пресноводного озера Байкал. Вот что такое русская тара!

— Зачем же столько пить? — онемел бы от изумления иностранец, представив разумом объем, и долго-долго ловил бы воздух широко раскрытым ртом, приходя в себя.

Зачем? Зачем? А затем!

Да разве может понять какой-нибудь Курт или Джон широту и размах загадочной русской души? Ее тайну, порожденную бесконечностью не озираемых глазом и умом пространств. Долгой, длящейся полгода, полярной ночью.

А потому питие — это для нас не пьянство. Это полет души в космические дали, это отрыв от мелочей и суеты повседневной жизни, бесплодных ожиданий и несбывшихся надежд.

Это освобождение. Освобождение от тяжкого и невыносимого многовекового гнета рабства: татаро-монгольского ига, крепостного права, царского угнетения и ложного совкового равенства. И, если есть где-то на том или на этом свете рай, то питие позволяет приблизить его к себе, увидеть и разглядеть воочию.

Питие — процесс не материальный, а духовный. А можно ли насытить дух? И о каких размерах здесь можно говорить.

Я много сказал. Я умолкаю.

Утверждают, что сильно пьющий человек за свою жизнь выпивает цистерну спирта. Может быть. Не каждому суждено подняться и воспарить.

За свою жизнь братья Трясучкины пропустили через себя по целому товарному составу. Причем каждый. И вовсе не считали свою жизнь подвигом. И, что самое удивительное, оставались живы. И не только живы и частично здоровы, но и ходили, разговаривали и могли исполнить простую незатейливую работу. И при этом не отрывались от пития.

Они действительно были родные братья. Не только по духу и занятиям, но и по крови. И фамилия у них была не Трясучкины. Если уж быть скрупулезно и педантично точным, то Трясучкиным можно было назвать только младшего — Витюху, которого действительно терзал похмельный тремор. Их истинную фамилию никто не знал, да и сами они ее, наверно, забыли. Трясучкины — так и прилипло. И никто их не звал по-другому.

Ушли они от меня довольные и просветленные.

Весь следующий день мы посвятили вождю. Выкопали яму, подсыпали песка, добавили щебня. И на хорошем основании залили фундамент из бетона.

Штыри заглубили в бетон. Вождь встал на подставке надежно и весомо.

Постамент получился низкий. Владимир Ильич в полный рост оказался вполне вровень с нами, став как бы не просто ниже, а ближе к народу. Мы его подштукатурили, подкрасили, и вождь засиял как новый.

Жена хотела на его вытянутую руку нарезать тряпичных полосок, чтобы отпугивать клевавших яблоки птиц, но я не позволил.

Когда все было готово, мы сели в тенечке на скамейку, чтобы под стрелку зеленого лучка, под теплый прямо с грядки огурчик, с черным хлебушком и солью…

Но мы не успели.

Соседка, баба Катя Опаткина, принесла два яйца и стала их чистить.

— Да мы не закусываем, — стали отнекиваться Трясучкины.

— Я не вам, — поджала губы старушка. — Птички склюют.

Она положила чищеные яйца к подножью и посоветовала:

— Ему б стопку налили!

— Да ты что! — обиделись братья. — Мы же не хороним. Мы лучше сами.

— Сами… С голосами. И что издумали?..

— Баба Катя, а прими немножко с нами. Оно вроде как праздник — человека спасли.