Байки - [15]

Кстати, эти поездки в фургоне однажды закончились довольно печально. На зимней неровной дороге старенький "ЗиЛ" накренился, и с него сорвало эту деревянную будку. Она покатилась, пару раз перевернувшись. Внутри были полторы тонны прессованного картона и два грузчика. Одному сломало руку. Я остался цел. Правда потом очень долго не мог ездить в транспорте – стоило автобусу слегка накрениться, я судорожно хватал за колени сидящих рядом пассажиров. И хорошо, если это были приятные девушки.

Но все же главное счастье в жизни грузчика с базы – поездка на винзавод. Этот маршрут доверяли не всем, а лишь особо отличившимся и только под вечер. Жидкая премия. Все знали, что обратно бригада вернется заряженная по самые кепки. Иногда привозили разливной коньяк. В ведрах и канистрах. Но чаще – Тархун. Этот безалкогольный напиток поставлялся на завод в виде черно-зеленого концентрата невероятной густоты и фантастической крепости. Было в нем, наверно, градусов шестьдесят. Мне, вчерашнему школьнику, было очень сложно проталкивать в себя обжигающий внутренности сироп, запах у которого был тоже концентрированный. Но я с собой боролся. Обратно обычно ехали с песнями, замолкая лишь тогда, когда у постов ГАИ водитель стучал кулаком в стенку кабины. Возить сильно пьяных людей в кузове все-таки было запрещено.

У нас в бригаде был глухонемой грузчик. Чтобы хоть как-то общаться, мы выучили алфавит и несколько основных понятий: мужчина, женщина, дом, работа. Забавно, что "коза" из двух торчащих пальцев, которую поднимали вверх разные металлисты, это буква "ы". А известный жест алкашей, когда из кулака оттопыривается большой палец и мизинец – "у".

Одного водителя застукали за нехорошим делом. Он сливал бензин из бака государственой машины. Заставили писать объяснительную. Водителя хоть и звали Федей, национальность у него была далеко не славянская, и объяснялся Федя по-русски с большим трудом. Объяснительная выглядела так:

"Сосал больше не буду"

Грузил я полтора года. Отупел невероятно и с трудом после этого поступил в институт. Больше не буду.

Экспорт

Учителя иногда заставляли нас по очереди читать вслух новый параграф из учебника. Пока один из нас вяло бубнил малоинтересные сведения, остальные должны были отслеживать путешествие его пальца по строчкам, ориентируясь по этому бубнежу. Педагог хищно парил над нашими макушками, время от времени выкликая, словно выстреливая, чью-нибудь фамилию:

– Мигалкин! (Блин, проучился с ним восемь лет и только сейчас понял, какая же у парня смешная фамилия – Мигалкин)

И Мигалкин в идеале должен был подхватить умолкнувшего чтеца и продолжать бубнить. На самом деле, конечно, Мигалкин в это время вырезал циркулем на парте "Кто тут сидит, тот…", и текст прерывался.

Косте Еремееву на географии достался кусок про какую-то там далекую страну. Шмыгая носом и елозя на стуле, он с видом великомученника вещал:

– …основным видом экспорта этой страны является гауно…

Ну откуда пятикласснику знать, что такое гуано? Потому именно так – гАУно, с ударением на последий слог.

А что, главное – смысл не изменился.

Инклюзивы

Моя мама до самой пенсии работала в поликлинике. Замечательно, надо сказать, работала. В смысле – рабочий день с восьми до двух, спирт на взятки всегда под рукой. И вообще – не очень пыльно. Даже стерильно.

Я в детстве проводил много времени у мамы на работе. Было интересно. Мухи под микроскопом превращались в невиданных уродливых монстров, лакмусовая бумажка меняла цвет на языке, карманы всегда были полны пробирочек и баночек. Иногда больные из стационара приносили чертиков и рыбок, сплетенных из использованных ими же капельниц. Остальные врачи больницы меня тоже любили и звали в гости.

Одна женщина называлась Ухогорлонос, и я сначала думал, что это такое неизвестное науке животное. Позже, когда слово распалось-таки в моей голове на три составляющих, я часто заглядывал к ней в кабинет, чтобы увидеть, как там у нее лежат разные уши, горла и носы. Никогда не видел. Прятала, наверное.

А напротив кабинета Ухогорлоноса висел застекленный стенд. На нем висели предметы, которые доктор доставала из носов, ушей и, наверное, ртов разных глупых детей. Там были болтики и гаечки, бусинки и пуговицы, глаза от кукол и колесики от машинок. А в углу, покрытая пылью, лежала отвертка. Я с ужасом смотрел на эту огромную железяку, представляя, как глупый ребенок засунул ее себе в ухо, и как Ухогорлонос ее оттуда доставала. Страшно пугался.

Отвертку уронили в стенд те, кто его собирал. Доставать почему-то не стали.

Комиссары

Сколько легенд и преданий ходит в народе о приемной комиссии военкомата! Это то самое таинственное место, где пара сотен оболтусов бегает по этажам и коридорам в одних семейных трусах, прикрываясь приписным свидетельством. Здесь ты впервые чувствуешь, что твоя дальнейшая судьба ни коим образом не зависит от тебя самого. Отныне ее определяют курящие тетки самого зловещего вида и невероятно самоуверенные люди в погонах. Жуткое место.

Дверь в один из кабинетов мы обходили по большой дуге, стараясь проскочить ее как можно более незаметно. Из этой двери временами выскакивал мужик в халате, хватал первого попавшегося в трусах и затаскивал внутрь. Из кабинета тут же раздавалось зловещее жужжание и свист. Всем становилось ясно – стоматология. Никто туда не хотел. Мне не повезло – мужик выскочил как раз тогда, когда я просачивался мимо. Схватил и втащил. Внутри не оказалось ничего. Совсем. Стул и стол. Мужик дал мне какую-то штучку и сказал: