Байки деда Игната - [7]

Волк между тем подошел к хлеву, остановился и, как показалось деду Касьяну, — усмехнулся, а может, слегка ощерился, показал зубы. «Где ж мои собаки? — спросил себя дед. — Ну, сучьи дети, погодите...»

Волк повернулся спиной к хлеву и дед с удивлением увидел, что внутрь «сажка» через кормовой вырез, прямо по корыту, просунулся волчий хвост, и волк стал им вертеть, как бы подметая пол «свинячьего дворца». Хивря, почувствовав ласковое прикосновение волчьего хвоста, благодушно похрюкивала. Волк настойчиво елозил хвостом, пока не зацепил крайнего поросенка, а, зацепив его, стал подкатывать к корыту. «Так, так, — смекнул дед, — говорят, волка ноги кормят, а хвост у него, видать, и есть пятая нога!»

И спасая родненького поросеночка, дед Касьян крепко схватил обеими руками волчий хвост, слегка придержал его, а потом стал тянуть на себя. Волк дернул свое «полено» раз-другой и, почувствовав неладное, напрягся из всех сил, стремясь освободиться из цепких дедовых рук. «Сажок» заскрипел и, если бы он был на колесах, или, допустим, на полозьях, то непременно бы волк поволок бы его, как царскую карету...

И тут старый Касьян не выдержал марку: заорал диким гласом, призывая на помощь своих непутевых собак... От великого страха и напряжения с волком случилось неладное, и он опростался жидкой струей, срамные брызги которой, хотя и не обильно, но изукрасили полы дедова кужушка. От неожиданности дед выпустил волчий хвост, и серый разбойник кинулся прочь. Он пробежал саженей двадцать-тридцать и замертво свалился в снег. Откуда-то выскочили «ховавшиеся» (т.е., прятавшиеся) все это время дворовые собаки, кинулись к хищнику, но рвать его не стали, – окружив поверженного врага, они дружно завыли над его бездыханным телом.

— Хвост у волка оказался сильнее его внутреннего духа, — обычно так оценивал дед Игнат эту ситуацию. — Вовцюган подох от разрыва сердца. Дед Касьян после того случая приделал ко всем хлевам дополнительные дощечки, закрывавшие отверстие для корыта, — оно так спокойнее, хотя и менее удобно. И держал у себя впоследствии пару волкодавов — при серьезных вожаках и дворняги храбреют.

А кужушок пришлось выкинуть — волчий дух из него не выветривался и не вымерзал, несмотря на все касьяновы старания. А жалко, хоть и раздергайчик он был старенький и латанный, а все же... И когда дед, бывало, вывешивал его на ветерок, сбегались собаки, какие случались в ближней округе, и остервенело облаивали тот кужушок, потому что он не только пах волчиной, но и зримо напоминал им об их позоре в ту ночь. Их собачье достоинство не могло смириться с напоминанием об этом. Оно, это напоминание, собакам все равно, что пятая нога. Не то, что умному волку, ему она — в дело...

БАЙКА ШЕСТАЯ, про царскую бурду, или не тот охотник, кто в этом деле собаку съел, а тот, с кем «и не то бывало»...

Была у дедова деда в дальнем степном наделе заброшенная кошара, а при ней — небольшая хата. Даже не хата, а так — хатенка. Дед Касьян называл ее по-старому — «курень». А курень, он и есть — курень. Зато в курене том была печь с вмазанным чугунным казаном, и поздней осенью, а то и в неласковую зиму, здесь на кошаре ночевали касьяновы друзья-охотники. Соберется, бывало, ватага человек шесть-восемь, и айда на ту касьянову заимку. Вдали от станицы дичину пополевать, да и от домашних забот на день другой, а то и на неделю отринуться. Коней, на которых они туда добирались, ставили под камышовый навес, сами располагались в курене. С утра отправлялись кто куда, в основном к заросшей тернами «долгой» балке, в которой всегда можно было встретить где зайца, где лисицу, а то, глядишь, и другую какую живность — птицу там, или даже их ясновельможность пана волка. Охотнику, что ни случай, то — в торбу!

И вот однажды такая ватага охотилась на той дальней кошаре, и застала их непогода, какая случается в наших местах — пошел крупный лохматый снег с дождем, потом посыпала с неба ледяная крупа, и снова — дождь-косохлест, в общем, — семь погод, и все мокрые. Сверху льет, снизу метет, крутит, веет, мутит, сеет...

Дед Касьян с кумом Тарасом и еще с двумя, а может, тремя, друганами-охотниками на тот час оказались на кошаре, а трое или четверо загуляли где-то в степи. С утра подались погонять лис в верховьях той «долгой» балки, а тут такая непогодь, какие там лисы, какая охота!

Наши казаченьки добре натопили тот курень, сварили в казане остатки барана, сели застольничать. Погода вызывала соответствующее настроение, и дружки опорожнили заветный жбан крепкой бражки, настоянной на корешках терновника, и основательно подъели баранину, сваренную и натомленную на медленном огне. Настолько основательно, что сообразили: хлопцам, застрявшим в «долгой» балке, и закусить-то, кроме квашеной капусты да сала, будет нечем. А им ой как захочется горячей щербы-варенины! Резать и варить другого барана, глядя на ночь, никому не хотелось, да и та бражка, что была ими выпита, тоже давала определенный настрой. Веселый и легкий. Известно: у пьяного — черт в подкладке, сатана в латке... Так или иначе, а кому-то пришла в голову шаловливая мысль порубить лежащую под навесом тушу волка, убитого днями, и с которого уже была снята великолепная шкура... Что и было тут же исполнено под общую хмельную радость. Аккуратно нарубленные, аппетитные с виду куски — чем не мясо, чем не баранина?! — были брошены в котел, заправлены луком-цыбулей и прочими приправами. Возрожденный в печи огонь сделал свое дело — очень скоро вода в том казане забулькала, извещая, что дело идет на лад...