Байкальской тропой - [31]

Приехал домой, устроился на завод монтажником, на следующий год думал поступать в институт, хотя и не знал толком в какой. Прошло несколько месяцев, но не выходила из памяти эта случайная встреча на вокзале, и все слышались песни ребят, виделись палатки над берегами рек, глухая тайга, костры и туманы над равнинами болот. Не выдержал, написал письмо по адресу, что оставили ему парни, и, не дождавшись ответа, самостоятельно прикатил в Прибайкалье. Отыскал лесоустроительную экспедицию и вот уже третий сезон работает в одном отряде. Зимой приезжал в родные края, родители советовали одуматься, за ум взяться: надо ведь пристраиваться к постоянному делу. Сашка и сам думал, что пора за что-нибудь браться основательно, но, как пахнет весной, где уж тут удержаться на месте!..

— Если серьезно говорить, — рассуждал Сашка, — то понятно, не всю же жизнь с рулеткой и топором по тайге бегать. Но работа в тайге мне по душе, и вот мысль у меня какая: в Иркутском сельскохозяйственном институте есть охотоведческий факультет — это мне подходит. Сезон кончим, и этой же осенью подамся в Иркутск, посмотрю что к чему и буду на подготовительный поступать…

На следующий день после завтрака я ушел с Айвором к верховью реки. Несколько раз скрадывал целую стаю косачей, но пугливые птицы не давали подойти на ружейный выстрел. После полудня ни с чем вернулся к зимовью и застал Сашку в заметном беспокойстве. Он возился с карабином и, перебирая патроны, хмуро поглядывал по сторонам. На все мои вопросы Сашка бурчал в ответ что-то невнятное, а чаще всего просто отмахивался.

Вечером, после сеанса связи, мы сидели у костра.

— Знаешь, — нерешительно начал Сашка, — здесь неподалеку на гарях тетерева почти каждое утро токуют. Пойдем завтра, а?

Я молчал, чувствуя, что Сашка чего-то не договаривает, и, видимо, он понял это.

— Ладно! — решительно сказал он. — Честно говоря, тут вот какое дело. За день до твоего прихода тут у меня два мужичка гостили. Выше по реке зимовьюшка есть, так они говорят, что живут там и панты промышляют. Ну, погостили у меня часок, чаем их напоил, и ушли себе вниз по реке…

Сашка замолчал, ероша пятерней волосы. Я видел, как подрагивает сигарета в его стиснутых пальцах.

— Конечно, — продолжал он, — нельзя подходить к людям с предубеждением, но честно скажу, физиономии их мне не понравились. Оба какие-то скрытные, настороженные… Да черт с ними, какое мне дело до их физиономий, но в мешке у них я заметил несколько мотков авиационного троса, вот что интересно! На кой ляд, спрашивается, им в тайге трос понадобился? И заметь, когда возвращались, то прошли тем берегом и ко мне даже не заглянули…

Сашка опять замолчал и сосредоточенно нахмурил брови, словно вспоминая подробности этой встречи.

— Случалось мне видеть, для чего такие штуки в тайгу берут, — заговорил он снова. — Километрах в четырех отсюда вниз по реке есть звериные тропы к водопою. Я там не раз лосей видел, а один раз и на медведя наткнулся: он распадком шел к реке. И вообще места здесь звериные. Как только я заметил у них трос, спросил, зачем это, — они тут же свернули чаепитие и ушли… Словом, вот что: сходим завтра на гари, и заодно покажу я тебе эти тропы. Ну как, лады?

Он усмехнулся и резким щелчком послал в костер сигарету.

— Я так думаю: что бы в тайге ни случилось, след не скоро скроешь, хоть сторона и глухая…

Уснули мы поздно. Среди ночи я проснулся от каких-то шорохов и увидел Сашку. Он сидел, наполовину высунувшись из спального мешка, и тихо подкладывал в костер ветки. Огонь отбрасывал блики на его лицо, и черты его, почти всегда резкие, сейчас смягчились и губы тронулись в какой-то нечаянной улыбке. Сашка выглядел необычно тихим и спокойным, словно всплыли вдруг в памяти затаенные мечты и увели его от костра, от одинокой зимовьюшки на берегу таежной реки…

Ни свет, ни заря он буквально вытряхнул меня из спального мешка. И как я ни сопротивлялся, доказывая, что в такой темноте и тропы не увидишь, пришлось подчиниться его решительным действиям. О завтраке и заикаться не приходилось. Мы быстро собрались и по отяжелевшей от влаги траве пошли вниз по течению реки. Шли петляющей над берегом тропкой, и долго еще слышались вслед жалобные вопли и причитания запертого в зимовье Айвора.

Зарево невидимого солнца уже приподнялось над дремотной тайгой. В сырых зарослях тонко перекликались пеночки, где-то вдали слышались неуверенные вскрики черного дятла, но тайга еще не пробудилась, окутанная сумеречными тенями утра. В зеленом ватнике, с болтающимся за спиной карабином, Сашка, сутулясь, вышагивал впереди. Я еле поспевал за его широченными шагами. Он шел, высоко поднимая колени, напоминая журавля, переступающего в высокой траве. Мы давно уже миновали гари; несколько тетеревов с шумом снялись с поляны и исчезли в ельнике по ту сторону реки. Я попробовал было задержать Сашку, но куда там! Он только глянул на меня и зашагал дальше. По его виду я понял, что протестовать бесполезно.

Скоро тропа отвернула от берега и вползла в мелкий березняк, росший вперемешку с ельником. На тропе виднелись следы лося, и, казалось бы, старые следы медведя. Мы прошли не более сотни метров, как вдруг наткнулись на развороченный кустарник и сломанные деревца. На больших деревьях лохмотьями свисала свежеободранная кора. Земля вокруг была взрыта, клочья дерна и мха висели по ветвям кустарника. Картина была такая, будто здесь как следует поработал трактор. Над тропой были наклонены две толстые березки и крест-на-крест перехвачены тросом. Осмотрев болтающийся конец троса, я сразу понял, в чем дело. Сашка сначала оторопело озирался по сторонам, потом лицо его подернулось резкими морщинами, глаза злобно сузились: