Батыева погибель - [67]

Примечание авторов: * по финно-угорским языческим верованиям, у каждого человека должно иметься три «души»:

Первая «душа» называются «Хенки», буквально «дыхание» или «пар», и обозначает жизненную силу человека, которую тот получает при рождении и утрачивает в момент смерти.

Вторая «душа» называется «Луонто», обозначает гения-защитника человека, отвечающего за его волевые побуждения. Человек, Луонто которого слаб или покинул тело, ведет себя вяло и безинициативно. В таком случае требовалось обратиться к шаману, который путем специальных обрядов может усилить слабый Луонто, или вернуть на место то, который оставил его тело.

Третья душа называется «Итсе» и отвечает за черты его личности. Когда человек испытывает горестные переживания, Итсе может покидать его тело и появляться в других местах в качестве его призрака. В эти моменты человек настолько расстроен, что не может совершать никаких осмысленных действий, а длительная утрата человеком души-Итсе приводит к безумию.

При этом финно-угры верили, что сильные шаманы при помощи особых обрядов могут сделать так, что Луонто или Итсе, или оба сразу покинут тело неприятного им человека, что обречет его тело на растительное существование.

Да, девушка у нас философ, и даже верит в то, во что говорит. И это хорошо, даже несмотря на то, что она ошибается, причем во всем – и что касается расположения души, и права победителей бесцеремонно насиловать своих пленниц. Того и гляди втрескается в меня на почве стокгольмского синдрома*, как это случилось с Гретхен и моей Елизаветой Дмитриевной. Правда, пленил Нарчат не я, но, во-первых – Кобра действовала по моему поручению, а во-вторых – она очень плохой объект для приложения страсти, если, конечно, Нарчат не склонна к однополой любви.

Примечание авторов: * Стокгольмский синдром – необъяснимая страсть пленниц по отношению к своим пленителям. Может вылиться как в нормальную любовь, если герой в общем положительный и никем не занят, так и в психоз, если герой отрицательный или не разделяет с пленницей ее страсть.

– Ты ошибаешься, – сказал я, – и в первом, и во втором. Недостойно мужчины просто приказать женщине раздеться и лечь. Кроме того, соитие, когда под тобой просто бревно, не доставляет нормальному мужчине никакого удовольствия. Вот когда женщина влюблена в мужчину и сама настежь раскрывает ему горячие объятья, а не делает это по принуждению – вот тогда игра действительно стоит свеч. Что же касается места расположения души, то тут ты тоже ошибаешься, просто об этом тебе надо поговорить не со мной, а с Анной Сергеевной.

Смерив меня взглядом с ног до головы, Нарчат уселась на матрас, обхватив руками обтянутые платьем колени.

– Ты интересный человек, Серегин, – медленно, будто раздумывая над каждым словом, произнесла она, распуская шнуровку на горле своего платья, – после того как ты отказался меня насиловать, я вдруг сама ужасно захотела с тобой переспать. Почему так, а? Когда ты только вошел, я была так зла, что была готова убить тебя или наложить на себя руки, или сделать сперва первое, а потом второе, но сейчас мне интересно с тобой разговаривать и я получаю от этого удовольствие. Меня почему-то бросает в жар… Что это, как ты думаешь? Да не молчи же, ответь, а то, быть может, я говорю что-то не то… Ведь я как была пленницей, так ею и остаюсь, несмотря на то, что ты отказался воспользоваться своими законными правами.

– Да нет, Нарчат, – ответил я, – ты говоришь все то. Взаимно интересный разговор будет полезен нам обоим. И это самое большое, что может между нами произойти. У меня уже есть жена, и я ее очень люблю. Кроме того, ты совсем не пленница, и в любой момент можешь выходить из этой комнаты и возвращаться обратно.

– Вы, рузы, странные люди, – задумчиво произнесла девица, теребя рукав, – как будто, если ты переспишь со мной, то это хоть что-то отнимет у твоей жены… Впрочем, если тебе неприятен этот разговор, я его прекращу. Что же касается моей свободы, то оттого, что дверь в эту комнату стала открываться в любое время, настоящей свободы у меня ничуть не добавилось. Ведь я же не могу сесть на своего коня и уехать из вашего тридевятого царства к себе домой, а значит, оно и есть для меня самая настоящая тюрьма.

– Ну и что ты будешь делать, если сможешь уехать к себе домой? – спросил я, вложив в этот вопрос обертоны, которые в основном применяются при допросах пленных, для достижения с их стороны наибольшей искренности. Сопротивляться вопросу Бога Войны, заданному по всем правилам, не смог еще ни один пленный, и Нарчат не была исключением.

– Сначала, – простодушно произнесла она, – я думала, что, вернувшись домой, я сразу соберу войско и пойду мстить вам за отца и брата, ведь их убили вы и только вы. Но потом я поняла, что после такого похода народ мокши может полностью исчезнуть с нашей земли, потому что воинов у вас больше, вооружены они гораздо лучше, а их воинское искусство вообще выше всяких похвал. Если начнется такая война, то наши мужчины окажутся убитыми, наши города и села будут сожжены, а женщины и дети станут собственностью победителей, которые сгонят их с родной земли, переселив на нужные себе места. Теперь я сижу, злюсь на себя, не зная, что делать с этим своим «знанием». Скажи мне, Серегин, это действительно так, или я хоть в чем-то ошибаюсь?