Вы помните Норвегию 30-х годов? Помните выросшие, словно на дрожжах, мелкие организации фашистского толка: стрелковые общества, группы гражданской обороны, крестьянские союзы, «Федреландслагет»[56] и прочее? И вот однажды появляется «Нашунал самлинг» – организация, объединившая всех и готовая следовать туда, куда ее поведет «бычья шея», «сверхчеловек», готовая сражаться лопатами и штыками против «недочеловеков». Ее члены дружно занесли лопату и вонзили ее между плечом и шеей.
Сегодня в Норвегии насчитывается около пяти тысяч потенциальных взломщиков сейфов. Людей, которые были бы не прочь с помощью динамита и нитроглицерина обеспечить себе доступ к банковским хранилищам, чтобы затем несколько свободнее располагать деньгами. Если бы кто-нибудь из наиболее умных и пользующихся авторитетом взломщиков взял на себя труд разыскать всех потенциальных «медвежатников» и заручиться их поддержкой для учреждения новой партии, «Норвежской лиги взломщиков» (НЛВ), они бы, несомненно, собрали достаточно подписей для ее создания. Однако у них тут же возникли бы трудности с властями: по норвежским законам взламывание сейфов запрещено. Добиться признания такой партии было бы невозможно.
У свободы слова также есть важное ограничение: запрещено законом подстрекательство к преступным действиям.
В таком случае я спрашиваю: а не запрещен ли в Норвегии расизм? Да, запрещен. Но расизм, в какой бы завуалированной форме он ни преподносился, является одним из основных элементов идеологии как бывших, так и новых нацистов. Это известно каждому. Расизм входит в число многих преступных компонентов нацизма. Нацизм, предстает ли он перед нами под маркой национал-социализма, «Норск фронт» или Национальной народной партии, во всех своих ипостасях преступен.
Почему же блюстители правосудия, члены стортинга, партийные деятели прямо не выступят против создания партии, основанной на таких идеях? Неужели они рассчитывают, что, получив возможность открыто высказывать свои взгляды, нацисты станут менее опасными и более законопослушными? Если можно всерьез пользоваться такими аргументами, то я вношу предложение об учреждении «Норвежской лиги взломщиков», «Норвежского союза убийц» и «Ассоциации друзей героина». Предлагаю признать их в качестве законных партий. С тем чтобы нам легче было взять под контроль эту заразу.
Я познакомился поближе с кусочком норвежской действительности. Я превратился в детектива, так как никогда не верил в измышления о том, будто террористические акты Хювика и группы «Вигиланте» – результат действий дорвавшихся до оружия юнцов, одержимых случайными экстремистскими идеями. Нет, это сознательно и целеустремленно, подминая попадающуюся на пути поросль, прокладывает себе дорогу определенная идеология. Я уверен в этом, поскольку один из их бастионов мне удалось обнаружить. Бастион этот не имеет прямого отношения к хаделаннскому убийству, однако косвенным образом он создает условия для подобных акций. Эти условия стали возникать еще в 50-х годах, когда преследовали инакомыслящих и под шумок закладывали бастионы.
Меня жжет, терзает, пугает мысль о том, что теперь со мной будет: своей дилетантской работой я разбередил центральную нервную систему агрессивно настроенной нацистской организации. Я представляю собой угрозу – вот почему я заперся дома, вот почему теперь я освобождаю себя, перекладывая ответственность на вас. Во вступлении я написал, что пытка является варварским способом достижения истины. Я по-прежнему не считаю, что мое письмо будет для вас пыткой. Возможно, лишь легким уколом. Но прислушайтесь, и вы различите шум начавшегося похода, топот ног в сапогах…
Хаделаннское убийство – лишь начало. Бастионов много. Сколько их?
Ермунн Хаугард».
Ермунн убрал пишущую машинку. Он выдохся, послание потребовало напряжения всех его душевных сил. Перечитав письмо, он вложил его в конверт, заклеил, налепил марку. Итак, дело сделано. Он допил пиво.
Снял предохранительную цепочку. Открыл дверь. Вышел на улицу. Моросил дождик, было очень тепло. Неподалеку, на той же улице, находился почтовый ящик. Чуть поколебавшись, Ермунн опустил письмо.
Больше история не сохранила сведений о Ермунне.
Или все же сохранила?
Голос первый:
«Посмотрите, вон идет Ермунн Хаугард, посмотрите, он ведет за руку ребенка в синих нейлоновых брючках и желтой курточке, кажется, это мальчик лет четырех-пяти. Они идут в детский сад, в новый детский сад, расположенный на западе микрорайона, под высокими соснами. Посмотрите, как они смеются и без умолку болтают, как Ермунн бьет себя по коленкам и хохочет над чем-то, что они только что вместе придумали! Они идут не торопясь и, наклонившись, рассматривают цветы на обочине, копаются в каждой луже длинной палкой, которую подобрал малыш, а теперь, посмотрите, палку берет Ермунн, он держит ее, как удочку, над огромной лужей.
Вот они и пришли. Ермунн останавливается чуть поодаль, а навстречу его сынишке устремляются трое ребят, довольных встречей с товарищем. И все четверо машут Ермунну на прощание руками – три белые ручонки и одна коричневая. Они машут, пока Ермунн не скрывается из виду. Ермунну ведь нужно браться за работу.
