Бастион - [41]
Если же выходит, что Хювик не имел никакого отношения к бывшим и новым нацистам в Люнгсете, Ермунн представляет собой среднюю угрозу. Среднюю, поскольку был еще эпизод с Карстееном. Тут он также выстрелил наугад, а именно заявил, что Симон Хегген оставил письмо. Это и повлекло за собой гангстерский поступок узкомордого. Какого содержания могло быть такое письмо? Детские впечатления Ермунна, да и общение с Симоном во время учебы в университете со всей очевидностью подсказали ему, что его товарищ обладал сведениями о довольно многочисленной организации бывших нацистов, ведущих какую-то свою тайную деятельность, а также о том, что на подходе новое поколение, взращенное на той же идеологии. Ермунну вспомнилась одна из последних встреч с Симоном, когда тот, пьяненький и жалкий, вытащил отцовскую награду, железный крест. Вскоре Симон начал работать на трамвае, на том же маршруте, что Хадланн и Фарре, а всего через несколько недель он повесился. Почему?
Ермунну казалось, что теперь он знает ответ. Или, во всяком случае, знает достаточно, чтобы не считать этот его поступок загадочным и бессмысленным.
Симон был человек добрый и порядочный, временами чуть ли не доходивший до крайности в своем благородстве. Философия насилия была ему совершенно чужда. Он мог потерять сознание, если видел в кино жестокую сцену. Самыми близкими друзьями Симона были социалисты, и Ермунн был, пожалуй, ближайшим из них. Симон ни при каких обстоятельствах не предал бы этой дружбы. Помимо всего прочего, он был умен, образован, много читал. Однако, с другой стороны, были еще семейные традиции, верность идеалам, которые в свое время отстаивал и, видимо, продолжал отстаивать и поныне его отец. Не было сомнения в том, что Симону более или менее часто приходилось иметь дело с кругом людей, о которых он лишь изредка и – весьма поверхностно сообщал Ермунну и другим своим товарищам. Теперь-то Ермунн понимал, что это общение и нажим, которому он подвергался, тяготили Симона гораздо больше, чем можно было заключить по его озорным, шутливым высказываниям. Ему было чудовищно трудно, а Симон не относился к волевым натурам. Все это давило на него, давило настолько сильно, что сломало. Сначала он запил, потом пошли таблетки, наконец – веревка. Очевидно, начав работать на трамвае и поневоле чуть ли не ежедневно сталкиваясь с Хадланном и Фарре, Симон осознал, что его на всех парусах несет туда, куда он совершенно не хотел. Однако он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, возможно, даже пойти на разрыв с семьей, с отцом. Вот почему он выбрал the easy way out.[46]
Такова была Ермуннова версия, которая теперь, почти десять лет спустя, подтверждалась реакцией Карстеена и записанным на пленку разговором в Музейном парке. Если бы Симон, как опасался Карстеен, действительно сообщил Ермунну нечто важное, тогда тот представлял бы среднюю угрозу.
Ермунн продолжил свою логическую цепочку. Если лее утверждение о том, что Хювик скрывался в заброшенных шахтах горы Квисет, было неверным, а Симон не имел никакого дела с организацией нацистов и не подвергался с их стороны никакому давлению, а повесился в минуту необъяснимой депрессии, – ну что ж, тогда Ермунн, судя по всему, представляет собой лишь небольшую или минимальную угрозу. Тогда его и впрямь можно назвать «молокососом, у которого материала с гулькин нос». Не более того.
Ермунн долго сидел, перебирая различные варианты. В конце концов он решил, что, скорее всего, представляет собой угрозу где-то между средней и большой. Так сказать, среднюю с плюсом.
Средний-с-Плюсом принял душ. Он вспотел, а после вчерашней выпивки и поездки на поезде особенно хотелось как следует помыться. Он снова и снова подставлял под горячие струи свое обнаженное тело, еще покрытое красивым бронзовым загаром с Мадейры. Он во весь голос распевал «Seemann, fahr nie wieder»,[47] настроение поднялось. Все-таки замечательно снова оказаться в своих четырех стенах! Он чувствовал себя все увереннее.
Он оделся и приделал на дверь предохранительную цепочку. Теперь к нему невозможно будет ворваться, не подняв такого шума, который бы услышали соседи по подъезду. Средний-с-Плюсом хотел обезопасить себя всеми возможными способами.
«Политические заправилы и представители диктатора в округе – как и все прочие власти – всегда были на стороне могущественных и богатых финкерос. Если властям удавалось лишить независимую индейскую семью земли, объявив недействительными ее права владения…»[48] Ермунн опять удобно устроился на диване, но Б. Травен не сумел удержать его интерес. Внимание Ермунна захватили новые неотвязные мысли.
Чем чревато его положение Среднего-с-Плюсом? Стоял ли он рангом выше Пола Стейгана, Берге Фурре и Юна Мишлета?[49] Предположим самое страшное, а именно что они попытаются прикончить его, – как они к этому подступятся? Не будут же они настолько глупы, чтобы предпринять попытку казни а-ля Хаделанн? Не пачками же у них убийцы вроде Юна Шарлеса Хоффа и Йонни Олсена? Нет, гораздо больше вероятность того, что они попробуют подстроить «несчастный случай». Однако для этого его нужно застать вне дома, где-нибудь на улице. Не смогут же они изобразить «несчастный случай», вломившись к нему в квартиру?
