Один из этих мальчиков, господа, был как две капли воды похож на своего несчастного отца. Он бросал на меня такие терзающие сердце взгляды, как будто в его теле укрылась душа дона Педро и, зная обо всем, молчаливо обвиняла меня в своей смерти и горестях королевского потомства.
Однако этот мальчик, вернее юноша, ни о чем не ведал и не знал, кто я, он смотрел на меня отрешенно, в его взгляде не было мольбы, но во мне заговорила совесть, тогда как совесть короля дона Энрике молчала.
Король, державший герцога Бурбонского за руку, подвел его к клетке и сказал:
— Вы видите детей того, кто казнил вашу сестру. Если вы хотите их убить, я отдам их вам.
— Государь, дети не виноваты в преступлениях их отца, — ответил ему герцог.
Я заметил, что король нахмурился и приказал снова запереть клетку.
Я с удовольствием расцеловал бы герцога — честного сеньора. Вот почему, когда его светлость после осмотра клетки хотел представить меня королю — он очень пристально смотрел на меня — я ответил:
— Нет! Нет! Я не смогу с ним говорить!
Но король меня узнал. В присутствии всего двора он подошел ко мне, назвав меня по имени, что при любых других обстоятельствах заставило бы меня расплакаться от радости и гордости.
— Господин рыцарь, я должен исполнить данное вам обещание, — сказал король. — Напомните мне какое.
— Нет, нет, государь, — пролепетал я, — вы ничего не обещали.
— Хорошо, завтра я вам скажу об этом, — ответил король с приветливой улыбкой, но я не мог забыть о том, каким жестоким взглядом смотрел он на заточенных в клетку детей.
— В таком случае, государь, позвольте мне сразу же попросить вас, — сказал я. — Ваша светлость, вы ведь когда-то обещали оказать мне милость?
— И я сдержу свое обещание, господин рыцарь.
— Окажите мне милость, государь, и даруйте свободу этим несчастным детям.
Король Энрике метнул на меня горящий гневом взгляд и ответил:
— Нет, господин рыцарь, просите что угодно, только не это.
— Это мое единственное желание, ваше величество.
— Оно неосуществимо, господин де Молеон. Я обещал оказать вам милость, которая обогатит вас, а не разорит меня.
— Тогда, ваше величество, мне ничего не надо, — ответил я.
— Подождем все-таки до завтра, — сказал король, пытаясь удержать меня при дворе.
Но я не стал ждать до завтра. Испросив разрешение у герцога, я тотчас же уехал во Францию и задержался в Испании всего лишь на четверть часа, чтобы неподалеку от замка Монтель помолиться на могиле доньи Аиссы.
Мы, мой отважный Мюзарон и я, бедняками отправились в путь. Мы и вернулись к себе бедняками, тогда как другим удалось изрядно разбогатеть. Таков конец моей истории, господин летописец. Прибавьте к сему, что я терпеливо ожидаю смерти, она должна соединить меня с моими друзьями.
Я совершил мое ежегодное паломничество на могилу дяди и теперь возвращаюсь домой. Если вам доведется проезжать мимо моего дома, господа, вы будете желанными гостями и окажете мне большую честь… У меня небольшой замок, выстроенный из кирпича и камня, с двумя башнями, за ним высится роща дубов. В здешних местах его знает каждый.
Сказав это, Аженор де Молеон учтиво простился с Жаном Фруассаром и Эспэном, потребовал своего коня и неторопливо, спокойно двинулся по дороге, ведущей к его дому; за ним ехал Мюзарон, который заплатил за ночлег и ужин.
— Эх! — вздохнул Эспэн, глядя вслед Аженору. — Какие прекрасные возможности были в давние дни у людей! Славное было время! И какие благородные сердца!
«Мне понадобится неделя, чтобы записать все это, славный рыцарь был прав, — думал Фруассар. — Но сумею ли я написать так же хорошо, как он рассказывал?»
Вскоре после рассказанных событий оба сына дона Педро и Марии Падильи — красивые в мать и гордые в отца — умерли в Сеговии в железной клетке. А Генрих II Трастамаре царствовал счастливо и основал династию.[204]
