Басманная больница - [6]

...Двухэтажный кирпичный дом с облупленной штукатуркой, урологический корпус, был внутри довольно чист и опрятен, но бедность и обветшалость его инвентаря. бросалась в глаза. Колченогие ветхозаветные железные кровати, довоенные еще, тяжелые тумбочки с многослойной разноцветной облезающей краской и толстыми пупырышками ручек на тугих ящиках. Серая унылая краска на стенах. Под потрескавшимся потолком голые без абажуров или плафонов'лампочки.

Густой, насыщенный отнюдь не благоухающими запахами воздух. Битком набитые палаты. Даже в коридоре на самом проходе иногда лежали больные. Однако вся эта довольно неприглядная картина отошла куда-то, даже исчезла после знакомства с Дунаевским.

Невысокого роста, седой, с крупными морщинами, пристальным и жестким взглядом, он был похож на своего знаменитого двоюродного брата, но казался совсем не таким благополучным.

Утром Дунаевский, приехавший раньше всех, поставил "Победу" под окном своего кабинета, сухо поздоровался со встретившимися больными и в сопровождении дежурной сестры ушел к себе. Около часа

дня он вместе с палатным врачом, красивой белокурой женщиной, Раисой Петровной, и сестрой Любой появился в нашей палате. Обходя больных, молча выслушивал лечащего врача, иногда что-то ощупывал длинными, как у пианиста, пальцами.

- Лев Исаакович, я могу надеяться?-упавшим голосом спросил Дмитрий Антонович, едва шевеля дрожащими губами.

- Безусловно,-сухо ответил Дунаевский, и Дмитрий Антонович покраснел и расплылся в счастливой улыбке.

- Как настроение?-спросил Дунаевский у Марка Соломоновича, перейдя к его койке.

- Все хорошо, Льва Исаакович,- безмятежно ответил он,-только вот не понять, зачем это Никиту с Булганиным в Индию понесло?

- Что ж, обдумайте на досуге, вы человек умный.- все так же сухо ответил Дунаевский. Дольше всего он пробыл у койки Павлика. Снял полностью одеяло и простыню, близоруко щурясь, всматривался в развороченный таз, что-то делал, натянув резиновые перчатки, и, не оглядываясь, протягивал руки к сестре за нужным инструментом. Закончив, он своим чистейшим носовым платком отер лоб Павлика и сказал впервые помягчевшим голосом:

- Будем бороться, Павел Васильевич. Надо, надо, ведь мы с вами одного поля ягода, нам иначе нельзя.

Павлик неожиданно заплакал. Крупные слезы его скатывались с обеих сторон на подушку. Х

- Не трогать,- властно сказал Дунаевский сестре, кинувшейся было вытереть слезы Павлику, и вышел, сопровождаемый своей немногочисленной свитой.

На второй день после поступления в больницу Дунаевский сказал мне во время обхода:

- Минут через сорок зайдите ко мне.

В кабинете Лев Исаакович, посадив меня, зажег лампочку за подвешенным на стенде моим рентгеновским снимком и бесстрастно сказал:

- Камень в правой почке, оксалатный, диаметр примерно 15 миллиметров, двигается, рвет ткани, подлежит удалению под наркозом. Согласны на операцию? Предупреждаю - она тяжелая.

- За этим я и лег к вам.

- Так. Операция через три дня в одиннадцать часов. Лечащий врач вас подготовит. Всего хорошего.

Эти три дня я бродил по корпусу, заглядывая во все палаты, знакомился. По утрам, до и после завтрака и до врачебного обхода, все способные ходить больные, кто на костылях, кто как мог, выбирались в сад, где еще виднелись кое-где неотцветшие веточки сирени, среди раскидистых лип щебетало, да, наверное, и гнездилось бесчисленное множество птиц. Вырванный силой обстоятельств из напряженной, полной трудностей, азарта, радостей экспедиционной жизни, из пленительной природы Подунавья: полных жизни чистых озер, невысоких холмов, покрытых шелестящими и просвеченными солнцем дубравами, буками, грабами, плантациями кукурузы, винограда, помещенный в тесноту больничного корпуса с его удушливыми запахами, я только здесь, в саду, свободно дышал. Однако все тревожные, тяжелые мысли, а их было много и помимо болезни, все пережитое и еще переживаемое, как я ни старался не допускать до себя, но это гнездилось где-то там, в темных глубинах моего подсознания, и время от времени все равно выходило наружу...

Может быть, оттого, что я историк и моя профессиональная память особенно прочно фиксирует события прошлого, а скорее всего потому, что тогда от этого "прошлого" нас отделяло всего несколько месяцев, но перед глазами у меня стояла газетная информация под заголовком "Хроника. Арест группы врачейвредителей".

"Хроника" содержала сообщение, в котором выдающиеся врачи, в основном с еврейскими фамилиями, назывались "террористической группой врачей, ставившей своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза". Врачи обвинялись так: "эти преступники злодейски умертвили товарища Жданова А. А., сократили жизнь товарища А. С. Щербакова" (первый секретарь МК ВКП(б). С целью "ослабить оборону страны" старались "подорвать здоровье советских руководящих кадров". Сообщалось, что большинство из этих "врачей-убийц", ставших извергами человеческого рода, были связаны с еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт", созданной американской разведкой, и под ее руководством проводили "широкую шпионскую, террористическую и иную подрывную деятельность-в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе. Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву "об истреблении руководящих кадров СССР из США от организации "Джойнт"