Масло, нагревшись от костра, растаяло и темным пятном выступило сквозь рубаху.
Старуха не сводя с него глаз, быстро перегнулась через костер и сдернула шапку.
Яйца выпали и покатились по траве.
— Вор ты, вор! — громко закричала старуха.
Вскочил Юсуф, хотел бежать, а старуха прыгнула к нему, вцепилась в плечо, не пускает.
Видит Юсуф — из юрт народ выскакивает, бабы молча бегут к нему, на ходу колья хватают — веревки. За ними ребята — визжат, улюлюкают. Окружили Юсуфа, норовят на шею аркан накинуть.
Рванулся он — отбросил старуху, а она повалилась на землю — хватает за ноги. Пошатнулся Юсуф.
Тут ударили его чем-то тяжелым; опрокинулся он навзничь — помутилось у него в голове.
Слышал он какие-то крики, выстрелы и потерял сознание.
Юсуф очнулся в просторной, светлой комнате с чистыми занавесками. В окна заглядывают неподвижные верхушки деревьев, на дворе светло и тихо.
Пошевелился Юсуф, поднял кверху руки, поглядел на них: руки худые, коричневые, словно высохли, возле локтей перевязки. Пощупал голову — тоже забинтована.
Напрягает он память, хочет вспомнить, что такое произошло с ним.
Вошла в комнату женщина в белой косынке, оправила простыню, заметила, что он хочет говорить, и, приложив к губам палец, вышла из комнаты.
Только через месяц, когда Юсуф совсем оправился, рассказали ему товарищи, что налета на поезд не было, а вагон отцепили потому, что загорелась ось; что в степи он зря скинул шинель и сапоги — его повстречали не басмачи, а бродячие пастухи, которые объезжали свое стадо и здорово смеялись над его испугом. Рассказали еще, что в кочевье он попал тоже не к басмачам, а к мирным киргизам, и с ним ничего бы не случилось, если бы он не обокрал старуху, потому что киргизы народ честный, воров не любят и за воровство бьют нещадно.
