Басилевс - [137]

– Ба, да у нас гости! – наконец Эрот обратил внимание на молчаливых клиентов. – Собачка, – тихо обратился он к нетерпеливо переступающему с лапы на лапу псу, – похоже, у нас сегодня может быть праздник. Если, конечно, мы постараемся… – с этими словами рапсод достал из-под скамьи кифару и решительно направился к столу приезжих.

– Хайре, досточтимые господа! – вежливо поклонился рапсод, острым взглядом окидывая внушительные фигуры нечаянных клиентов Мастариона. – Надеюсь, пища телесная ни в коей мере не входит в противоречие с пищей духовной. Поэтому – а у нас так принято – с вашего позволения я хочу усладить ваш слух божественными мелодиями непревзойденного Орфея, перед коим я преклоняюсь и кому пытаюсь подражать по мере своего таланта.

И, нимало не смущаясь молчанию путешественников, Эрот присел на соседнюю скамью и ударил по струнам. Наблюдательный, как и все его собратья по ремеслу, он сразу понял, что перед ним люди достаточно состоятельные и, возможно, знатные: под кафтаном широкоплечего рапсод заметил персидскую кольчугу, очень дорогую и редкую на Боспоре, а ножны акинака, который его товарищ положил на колени, были украшены изумительными по красоте чеканными золотыми бляшками. Судя по всему эти двое приехали издалека, местных обычаев не знали, а поэтому просто грех было не воспользоваться таким благоприятным обстоятельстом.

Эрот играл вдохновенно, чему, несомненно, способствовал пустой желудок и жалобный взгляд волкодава, не отрываясь смотревшего на груду костей перед приезжими. Они уже почти закончили трапезу, и теперь допивали остатки вина, к слову, достаточно неплохого – драхма заставила прижимистого Мастариона наступить на горло своей жадности. Струны кифары то журчали звонкими весенними ручьями, то гремели победным громом, а временами, казалось, забирались в небесную высь и оттуда роняли на осеннюю степь прощальный журавлиный клич.

Наконец широкоплечий, видимо старший по положению, улыбаясь, поднялся, накинул на плечи плащ и выразительно прищелкнул пальцами. Второй кивнул, с видимым сожалением достал из кошелька драхму и положил ее на скамью, где сидел рапсод. С осуждением посмотрев на товарища, широкоплечий нахмурился, гневным движением отобрал у него кошелек, наощупь нашел монету и положил рядом с драхмой.

– Спасибо, – коротко кивнул он и направился к выходу.

– Гелиайне, – недовольно буркнул его товарищ и последовал за ним, на ходу пряча акинак в складках плаща.

– Эй, Мастарион! – возопил, не веря своим глазам Эрот: на скамье желтел кругляшек золотого ауреуса. – Вина, старый скупердяй! Да поторопись – мы разбогатели.

Оставим наших друзей по несчастью радоваться невероятной и совершенно нежданной удаче и посмотрим куда направили стопы чужестранцы. Теперь они шагали бодрей и уверенней, чем прежде, с интересом осматривая по пути достопримечательности Пантикапея. Видно было, что приезжие не торопились, но по-прежнему старались не привлекать особого внимания к своим персонам. Они, похоже, направлялись в сторону акрополя, над которым все еще висела тяжелая дождевая туча.

Несмотря на достаточно раннее время городские харчевни не пустовали. Конечно, в них сейчас трудно было сыскать людей состоятельных, предпочитавших утром подольше понежиться в постелях, чему способствовала, ко всему прочему и ненастная погода. Там был больше люд простой, непритязательный, те, кому убогое злачное место казалось дворцом по сравнению с их грязными закопченными лачугами. Длинные осенние ночи и невольное безделье дурно влияли на полунищий сброд, и он топил свою хандру в вине и сладковатом ячменном пиве, потому в харчевнях нередко случались драки, временами превращавшиеся в кровавые побоища. Городская стража на все это смотрела сквозь пальцы – кому охота за здорово живешь получить в пьяной свалке коварный удар ножом. К тому же привлечь к ответственности разбойников обычно не удавалось: записаться в свидетели охотников находилось мало.

На такую потасовку как раз и наткнулись наши чужестранцы: прямо посреди мостовой напротив харчевни, мало чем отличающейся от заведения Мастариона, схлестнулись десятка два оборванцев, дравшихся чем попало и ругавшихся почти на всех языках и наречиях скифской Ойкумены. В центре этой кучи малы стоял пегобородый великан и с невозмутимым спокойствием раздавал налево и направо богатырские затрещины, от которых трещали кости и ломались челюсти.

Это был Фат, предводитель степных разбойников. В начале осени отряд скифов под командой Палака наконец разыскал тайное убежище кровожадных грабителей и убийц, и только хитрость и невероятная сила пегобородого разбойника спасли его скальп от сомнительной чести красоваться на уздечке боевого коня скифского гиппотоксота. Потеряв почти всех подручных, хитроумный Фат решил пересидеть зиму в тепле и сытости, затерявшись среди разноплеменного населения столицы Боспора, благо здесь у него были приятели, товарищи по разбойному промыслу, предусмотрительно пустившие награбленное добро в оборот и теперь почивающие на лаврах как почтенные граждане Пантикапея.

Чужестранцы некоторое время с интересом наблюдали за схваткой, а затем продолжили свой путь, стараясь держаться поближе к стенам домов, где толпились праздношатающиеся зеваки, любители острых ощущений, хоть как-то скрашивающих их сонное размеренное существование. Но, кажется, сегодня великие мойры не отличались прилежанием и нити судеб сплелись в совершенно немыслимый клубок, в коем нередко запутывались даже боги. Один из забияк, кряжистый меот с разбитым в кровь лицом, вывалился из кучи малы и, видимо, потеряв способность от злости что-либо соображать, набросился на подвернувшихся под руку чужестранцев.