Башня - [6]

Хролф вогнал копье глубоко в плоть жука там, где крыло срастается с туловищем. Насекомое судорожно дернулось, смахнув наземь Улфа и Джомара, и, подскочив, повалилось на спину в нескольких метрах от пещеры. Прошло еще минут пять, прежде чем оно затихло окончательно.

Кажется, это Вайг, вглядевшись в глубину лаза, заметил — в недрах пещеры, за горящими кустами креозота, что-то шевелится. «Там еще один!»

Все мгновенно насторожились, изготовившись к очередной схватке. Однако враг все медлил. Джомар кое-как доковылял до зонта и, пристроясь там в тени, припал губами к посудине с водой. Хролф внимательно осматривал ему рану; остальные, запалив оставшиеся кусты креозота, побросали их в лаз. Однако жара брала свое: люди все как один, тяжко отдуваясь, прилегли возле входа в пещеру и стали дожидаться, что будет дальше. Спустя полчаса, когда кусты креозота превратились в груду угольев, в горловине послышалась возня и наружу показались длинные усы-антенны. Из норы выбралась самка жука-скакуна, гораздо меньших размеров. Следом выкатилось с полдесятка личинок, каждая с руку длиной. Описывая потом эту сцену младшему брату, Вайг говорил, что ему вдруг стало как-то жаль жуков, хотя он знал: подойди поближе, и на него бы набросились даже личинки. Люди наблюдали, как насекомые пробираются через раскаленный песок, удаляясь в сторону глубокой балки, что примерно в километре. И вид у них при этом был такой бесприютный, будто произошла какая-то неописуемая трагедия. Двигал же ими единственно инстинкт самосохранения. Оглядев несколькими часами позже их нору, охотники пришли в изумление от ее глубины. Джомар высказал предположение, что здесь когда-то обитало семейство пауков-каракуртов. Это была, по сути, самая настоящая пещера со стенами и сводом, сцементированными слюной жуков. В самом глухом углу валялись полузадохшиеся личинки, угоревшие от дыма: ветер пустыни, задувая в горловину, вместе с искрами и дымом принес в пещеру угарный газ. Охотники прикончили личинок, а трупы повыкидывали наружу: мясо жука-скакуна неприятно на вкус и в пищу не годится. Вслед за тем они забросали вход и в изнеможении заснули в прохладной глубине логова, где еще остро пахло дымом и креозотом.

Следующим утром за пару часов до рассвета Улф, Торг и Хролф отправились в обратный путь. Надо было забрать женщин и семилетнего Найла из норы у подножия того небольшого плато. Джомар и Вайг остались караулить пещеру на случай, если жуки вознамерятся вдруг снова сунуться в свое жилище. Такая предосторожность оказалась излишней. Как выяснилось позже, жуки-скакуны не переносят запаха горящего креозота; они никогда не приблизятся к тому месту, где им хотя бы чуть попахивает.

Найл все еще помнил, с каким волнением встречал он тогда отца. Больше всего почему-то запомнилось, как Ингельд, жена Торга, вначале пустилась в крик, затем разразилась стенаниями. Увидев только троих, она подумала, что остальные двое погибли. Когда же все разъяснилось и охотники наперебой принялись живописать новое жилище, Ингельд от возбуждения впала в другую крайность (она всегда отличалась несдержанностью) и стала настаивать, чтобы все сейчас же собирались в дорогу. Много сил было потрачено, прежде чем Ингельд удалось наконец убедить, что двигаться через пустыню в полуденную жару просто гибельно. И все равно окончательно она не утихомирилась: весь день с насупленным видом кого-нибудь понукала.

И вот наконец за пару часов до рассвета они тронулись в путь. Найл волновался едва не больше всех. Предрассветный час был выбран не случайно: хищники пустыни охотятся в большинстве своем ночью, с приближением рассвета разбредаясь по своим логовищам. Температура была чуть выше нуля, от холода не спасала даже ворсистая шкура гусеницы; Найла пробирала зыбкая дрожь. Он сидел за плечами матери — часть пути та несла его в заплечной корзине, — и в детском умишке укромно светился огонек счастья, а волнение было такое, что казалось, еще миг — и Найл взлетит. Лишь однажды ему доводилось удаляться от тогдашней их норы на несколько сотен метров — в ту пору, когда начались дожди. Ветер тогда вдруг обрел неожиданную прохладу, с запада надвинулись грузные сизые тучи, и с неба отвесными потоками стала хлестать вода. Найл, хохоча, подпрыгивал под теплыми струями. Мать взяла его на прогулку — туда, где в стену плато вбуравливается пересохшее русло небольшой речушки. Мальчик стоял и, распахнув глаза, наблюдал, как иссохшая земля, шевельнувшись, словно живая, приподнялась, расслоилась и наружу вылезла большущая лягушка. Через полчаса такая же картина наблюдалась повсеместно. Пробудившиеся к жизни существа спешили вскачь к разрастающимся на глазах лужам, и вот уже стал слышен густой звонкий хор: женихи самцы громко зазывали невест. Завидев совокупляющихся лягушек, Найл зашелся от хохота; смеялся вволю, во все горло, восторженно топая ногами под набирающими силу струями дождя. А из песка, слипшегося в комья полужидкой грязи, уже спешили кверху, жадно вытягивая стебли, растения и цветы. В грязи то и дело вскипали крохотные, похожие на взрывы бурунчики: спекшиеся стручки, разбухнув, подобно пулям выстреливали в воздух семена. Спустя несколько часов поверхность пустыни уже покрывал удивительный ковер из цветов: белых, желтых, розовато-лиловых, зеленых, красных, голубых. Найлу, сызмальства видевшему лишь унылый изжелта-серый песок и камни да безжалостную синеву обнаженного неба, казалось, что он попал в сказку. Стоило дождю остановиться, как откуда ни возьмись налетели пчелы и с жадным усердием напустились на цветы. Лужи, бурые, как грибной суп, кишели юркими, хлопотливыми, пожирающими друг друга головастиками. В других лужах — побольше и почище — сглатывали крупицы зеленых водорослей флегматичные тритоны. Четыре года прожив в безводной пустыне, Найл оказался вдруг окружен обильной, спешащей цвести и множиться жизнью. Это заполонило все ощущения мальчика, он будто опьянел.