Башня преступления - [7]

«Хорошо, пусть это сделает он, – согласился шеф полиции. – Главное, чтобы генерал был арестован сегодня вечером тихо и профессионально».

Юнцом, о котором шла речь, был я.

Наша мать считала до самой смерти, что я работаю мелким служащим в коммерческой конторе.

Всевышний знает, что я только не предпринимал, чтобы найти достойную работу! Я знал все, чему учат детей богатых родителей, но одного не знал и сейчас не знаю – что нужно уметь, чтобы честно зарабатывать на жизнь.

Наша бедная мать никогда не теряла веры, что вот-вот сколотит огромное состояние. В приступах жара, в полусне она всегда говорила эти слова:

«Сорок седьмой розыгрыш подряд я ставлю одни и те же цифры в комбинации! Они выйдут. Почему бы Богу не смилостивиться и не исполнить мою мольбу? Месье Лекок все видит, все знает. Он выжидает повышения по моим испанским вкладам. Если бы у меня был достаточный капитал, чтобы крупно сыграть на повышение, мы бы купались в золоте!»

Она говорила все это так нежно и убедительно, будто отвечала мне на упреки. Да помиловал меня Бог, я никогда и ни в чем ее не упрекал.

В то время игра перестала уже быть для нее только страстным увлечением, она стала ее жизнью. В ней ничего больше не осталось, кроме игры, и, конечно, глубокой любви ко мне. Но даже любовь, отравленная ее манией, толкала ее на игру.

В ее понимании я был рожден, чтобы стать знатным сеньором. В своих мечтах она видела меня очень богатым, галантным кавалером, шикарным светским юношей, лучшим охотником и Бог знает кем еще… Один раз она сказала мне:

«Первый раз в жизни я по-настоящему плакала прошлой зимой, когда пришлось перелицевать твой костюм. Тогда я и ощутила весь ужас нашей бедности!»

То, что мы ели черствый хлеб, ей не казалось страшным. Но чтобы у меня! будущего кумира парижских салонов! не было безупречного, по последней моде костюма – это для нее ужасно!..

Не знаю, Жан, брат мой, почему я тебе все это рассказываю. Когда ты покинул Францию, я был еще совсем маленьким. И теперь, если я пытаюсь вспомнить тебя, передо мной встает образ улыбающегося энергичного молодого человека с темными вьющимися волосами. И все. Я забыл, какие у тебя черты лица. Только иногда, когда я еще был безусым юношей и любил смотреться в зеркало, мне казалось, что я похож на тебя.

Я хотел написать всего лишь несколько строк. Что-то вроде завещания, чтобы поведать тебе всю правду о моей жизни, чтобы ты понял, почему я умираю.

Однако из-под пера выходят длинные страницы!

Но это не из-за того, что меня страшит приближение решающего момента. Нет, я не ищу предлога, чтобы отдалить этот ужасный миг. Наш отец был солдатом, наша мать умерла с улыбкой на устах, мы не из трусливой породы.

Я тоже доказал, что не трус.

Для меня несказанное удовольствие поговорить с тобой, с братом, последней кровинкой нашей семьи, моим единственным другом и единственным родственником.

Да и неважно когда – часом раньше или часом позже. Все равно он будет последним часом в моей жизни!

Я прервал свое повествование на том, как месье Шарль предложил мою кандидатуру шефу второго дивизиона полиции для ареста генерала, графа де Шанма, странного особого заговорщика, желавшего объединить под одним знаменем и республиканцев, и карлистов, и бонапартистов. Во всем Париже говорили только о баррикадах, мостовая на улице Сен-Мерри не была еще восстановлена; во всех классах общества ощущалось неподдельное недовольство и желание действовать. У власти было мало сторонников.

«Что представляет из себя этот молодой человек?» – поинтересовался шеф полиции.

«Разорившийся дворянин, – ответил месье Шарль, – юный Лабр, настоящий молодой лев!»

«Кого вы дадите ему в подмогу?» – спрашивал шеф второго дивизиона полиции.

«Никого», – отвечал месье В…

«Как мы отметим его, если он исполнит миссию без шума и скандала, как мы этого хотим?» – полицейский был человеком аккуратным и заранее хотел уточнить все детали.

«Никак. Он мой инструмент и больше ничего, – заметил месье В… – Я одалживаю свой инструмент, чтобы им пользовались, а не портили».

Этот разговор был пересказан мне самим генералом буквально, когда уже позже я приходил к нему в тюрьму. Я ведь стал его другом. Согласен, что это трудно понять, так как я его арестовывал и он по сей день еще в тюрьме. Я умираю, но будь спокоен – моя душа и моя совесть чисты.

Ровно пять месяцев назад месье В… или месье Шарль, положил мне ровно по два луидора в неделю за ничегонеделание. Я редко видел месье В…

Я совсем не знал месье Лекока, который направил меня к нему и так сильно повлиял на судьбу нашей матери. Она была удивительно загадочной натурой. Мне кажется, она втайне догадывалась, что виновником ее разорения был прежде всего месье Лекок, но, несмотря на это, она доверялась ему. Правда, она стыдилась этого.

Месье Лекок и месье Шарль были мне представлены как «бизнесмены», патроны каких-то двух агентств по расследованию дел в коммерческой области.

Но однажды мне пришла в голову мысль, что месье Лекок и месье В… одно и то же лицо.

Теперь у меня уже не будет времени проверить это подозрение.

Как-то вечером месье В… сказал мне свое настоящее имя. Я побледнел.