Башня преступления - [41]

Он не ответил, он боялся пошевелиться, его сердце яростно билось.

– Ты молчишь? – улыбнулась Суавита. – Не поцелуешь меня… Ты сердишься на меня? Я поступила дурно?..

Не сознавая, что он делает, убийца округлил губы и пощекотал нежную щечку ребенка. Она отпустила его и сказала:

– Какая колючая у тебя борода, папа!

Затем все ее чувства стали просыпаться, и появилось сомнение. Ее деликатные ноздри с отвращением уловили ужасные запахи, которыми пахнут тюрьмы и трущобы, нищета и пороки. Так гнусно пахнет преступление.

Она сразу открыла глаза.

Она увидела огромную, отвратительную голову с вьющимися волосами, склонившуюся над ней как в немыслимом кошмаре.

Непреодолимый ужас охватил ее.

Она издала страшный крик, приподнялась в постели, и вдруг, как подкошенная, упала без сознания на кровать.

XV НОЧНАЯ ОХОТА

Куатье долго не мог прийти в себя. Его первыми словами были:

– Дьявольщина! Страшно глупо вышло, но после того, как я ее поцеловал, я не могу причинить ей зла.

Он взял ее маленькие ручки в свои и подул на них, неловко пытаясь привести девочку в чувство.

– Скажи что-нибудь, цыпленок, – зашептал он, не сознавая, что говорит. – Скажи что-нибудь, мой бедный маленький щеночек. Эй! приходи-ка в себя, не годится так. Вид у меня, действительно, не очень симпатичный, это уж точно. Вот ты и испугалась, было из-за чего, я с тобой согласен. Но вот, дьявол! Дело тянется, как паутина. Вот если бы у меня была хорошая жена, а не та шельма… Ну и дурак же я! Разве есть на свете хорошие женщины?

На мгновение Куатье прервал свой монолог, задумавшись.

– Все равно, – произнес он, когда к нему вернулась прежняя рассудительность, – все равно чертовски глупой ошибкой было поцеловать ее, сам себе помешал… Эй! Голубок, не пора ли открыть, наконец, свои прекрасные глазки? Она словно мертвая! Надо признаться, красивый птенчик, правда хрупкий, еще не оперившийся. Честное слово, мне стало легче, болезнь явно отступает! Как будто я хватил стакан чего-то крепкого!

Он вдруг отпустил руки девочки и подумал, подозрительно щуря глаза:

– Но это еще не все: малышку необходимо похитить – и немедленно! Старик, из-за малышки ты играешь согнем, – предостерег он себя, – не правда ли? Ну хватит, пора действовать. Раз ты такой дурак, Лейтенант, и ты поцеловал ее, и, конечно же, это была твоя ошибка, так теперь тебе нужно ее забрать и все тут. Обморок мне только на руку, завернем ее, как она есть. Она не двигается, не кричит – прекрасно! Ее не видно и не слышно. Интересно: тяжелая она? – приговаривал Куатье, подбадривая себя и наклоняясь над девочкой.

Он слегка приподнял хрупкое тело:

– Честное слово, тут говорить-то не о чем, ведь она как перышко.

С превеликой осторожностью он взял все четыре конца шелкового одеяла и завернул ребенка словно сверток. Но ему это не понравилось: почему-то ему казалось, что девочке должно быть неудобно внутри. Тогда он укутал ее одеялом, оставив щелку возле рта, чтобы она могла свободно дышать.

– Эскадрон! Напра-во! К бою! – приказал он сам себе, взяв девочку на руки. – Галопом марш! – пробормотал Куатье и направился к выходу.

Когда он проходил мимо камина, зеркало вновь послало ему свое изображение. Теперь на него смотрело совсем другое лицо. Он приветственно кивнул зеркалу:

– Лейтенант, старик, когда вы входили сюда, у вас было лицо мертвеца. Теперь лучше. Держитесь, дружище, и удачи вам!

Он взял с собой светильник, чтобы не спотыкаясь пересечь комнаты, отделяющие его от выхода; он боялся побеспокоить свою ценную ношу.

Я употребил слово «ценная». Во всяком случае Лейтенант, сам не понимая почему, неожиданно стал очень дорожить ею.

На столе в столовой он увидел холодную курицу, которой еще недавно пытался поужинать.

Тем лучше! Теперь он съел ее с большим аппетитом.

Но рассиживаться не приходилось. Ребенок мог прийти в себя, и это было опасно. Куатье хотел проскочить, по крайней мере, Префектуру до того, как девочка очнется.

Он медленно спустился по лестнице, предварительно оставив в замке отмычки, как ему было приказано.

Дверь на улицу оказалась распахнутая настежь; он осмотрелся и направился в сторону улицы Барийери.

Эта дорога вела прямо к тому подозрительному кабачку «Срезанный колос», находящемуся в конце улицы Аморо, около почтовой станции, в тех мрачных кварталах, которых полно между улицей Ангулем и старой крепостью Тампль.

Поначалу у него появилась надежда. На первый взгляд, набережная была пустынна; к тому же, в такие лунные ночи в Париже экономили масло для уличных фонарей. Так что у него были все основания надеяться проскочить незамеченным мимо какого-нибудь случайного жандарма:

Он шел по середине улицы медленным, уверенным шагом, чтобы не вызвать подозрений.

Он двигался вдоль стены садовой ограды у здания Префектуры. Оно, как мы знаем, находилось рядом с домом, который Куатье только что покинул. Вдруг, слева от себя, он услышал легкий шум, и резко вскинул голову.

Над гребнем стены, словно выровненном по нитке, возвышался по центру какой-то странный выступ. Очертаниями выступ напоминал голову то ли ребенка, то ли кота.

Куатье медленно двинулся вперед, сердце его бешено стучало. Не прошел он и десяти шагов, как позади него раздалось знакомое мяуканье.