Башня Повелителя Зверей - [6]

То ли вздохнув, то ли всхлипнув, он с омерзением сорвал с себя окровавленные хирургические перчатки, несколько секунд постоял над телом и отвернулся, смахивая выступившие слезы. Да, начиная эксперимент, он отдавал себе отчет, что все может закончиться этим, и был морально готов к такому развитию событий, но все равно ощущение щемящего горя на минуту охватило его.

Однако его натура не позволяла ему долго горевать. В конце концов, она умерла не напрасно, а о многих ли можно сказать такое? Он будет помнить ее журчащий смех, ее нежные прикосновения, ее милые ямочки на щеках, ее томные взгляды, которые она бросала на него, когда позволяла себе выпить третий бокал вина, ее манеру называть его по фамилии, когда они ссорились… Это все уже было в прошлом, прошлое лежало на операционном столе, зато в инкубаторе, большом и просторном, нарочно заказанным у лучшего мастера, в амниотической жидкости, состав которой он подбирал больше месяца, плавало будущее. Его будущее. И пусть пока оно выглядит не очень привлекательно — а что привлекательного может быть в шестимесячном человеческом плоде, извлеченном из утробы матери, пусть даже и значительно измененном генетически, да и размерами почти вдвое крупнее против положенного природой, — важен не внешний вид, а сущность. Важен результат.

Что поделать, в обычном инкубаторе нельзя вырастить химеру, иммунную к магии. Любые заклинания, в том числе управляющие работой инкубатора и процессом выращивания химеры, не смогут на нее воздействовать, а без них она погибнет в первые же сутки. Без чароплетений-иттераторов не скорректировать возможные ошибки проектирования, если возникнет в том необходимость. Не если — когда. Планируя наделить химеру множеством особенных уникальных свойств, он и помыслить не мог, что сможет с первого раза построить оптимальный геном. Альтернативный метод с использованием генетических катализаторов на столь ранних сроках не подходил — слишком тонка была работа, слишком много было шансов уничтожить несформировавшийся организм из-за какого-нибудь просчета. Проблема казалась неразрешимой. Он долго, очень долго размышлял над ней и, в конце концов, нашел выход. Изящный и простой до безобразия: инкубатор должен быть живым. Во всяком случае до того момента, как химера сможет самостоятельно питаться и дышать. Тогда и только тогда станет возможно ее существование, а вносить корректировки можно, воздействуя не на саму химеру, а опосредованно, через организм инкубатора-матери.

Год ушел на поиски подходящей кандидатуры. Еще год — на ухаживания и подготовку к свадьбе. Можно было бы обойтись и без этого, но тогда ему показалось, что так проще. Сейчас, когда он смотрел на ее измученное тело, ему подумалось, что лучше было бы попросту похитить ее. Да, этот вариант был связан с большим риском, но зато ему бы не пришлось играть роль любящего мужа. Тогда бы он не привязался к ней так, не чувствовал бы себя сейчас таким опустошенным.

Покачав головой, он аккуратно снял с ее пальца обручальное кольцо, которое когда-то надел ей в ратуше под одобрительный кивок ратмана и аплодисменты приглашенных гостей. Подумав, снял и свое и убрал оба кольца в карман брюк. Бросив последний взгляд на начавшее синеть лицо, накрыл тело чистой простыней и отошел к инкубатору. Задумчиво постучал пальцем по стеклу.

— Она хотела назвать тебя Марой. Что ж… имя не хуже любого другого. Пусть так и будет, — произнес он.

Химера, разумеется, не ответила.

V

Дверь трещала под тяжелыми мерными ударами. Свен понимал — не выдержит и минуты. В детской зазвенело высаженное стекло, младшая на руках у матери тут же зашлась плачем, а старший до белых костяшек сжал в своих маленьких руках игрушечный деревянный меч. Свен бросил взгляд на свои руки, точно так же сжимавшие сейчас топор для колки дров — единственное, что в их доме можно было хоть как-то принять за оружие.

— Ничего страшного, у нас слишком узкие окна, чтобы в них можно было пролезть, — сказал он сыну шепотом. — И дверь крепкая, ее и тараном не высадишь.

В дверь долбили, очевидно, не тараном — скорее всего, вместо него использовали колоду, на которой Свен колол дрова, а зимой, перед новым годом, когда резали свиней, разделывал мясные туши. Услышав детский плач, засмеялись. Смех больше походил на кашель какой-то крупной птицы, но это был именно смех.

— Олаф, возьми сестру, — услышал он дрожащий голос жены. — Спрячьтесь под стол и не смотрите, пока все не закончится.

— Вы же их прогоните, правда? — спросил Олаф, принимая у матери двухгодовалую Александру. — Прогоните?

— Ну конечно. — Свен постарался, чтобы в его голосе звучала уверенность. Уверенность, которую он не испытывал. — Ну же, лезь под стол и постарайся успокоить Сашу. А мы с мамой…

Линда уже шагнула вперед, на ходу стаскивая с себя ночную рубашку. Тяжелая русая коса ударила ее по голой спине.

— Не смотри! Скатерть натяни! — крикнула она сыну, опускаясь на колени и упираясь ладонями в пол. — И ничего не бойся! Свен, не лезь, будь возле детей!

Он тоже отвел глаза в сторону. Оборотень, когда его корежат судороги трансформации — не самое приятное зрелище. Когда ломает и выворачивает твою собственную жену — тем более. Свен знал, что это еще и очень болезненный процесс. «Как будто судорогой все тело сводит», — призналась ему как-то Линда.