Башня из слоновой кости - [27]

Он больше не чувствовал тяжести, не чувствовал и боли. Вокруг него заиграл поток образов и мыслей.

Перед ним возникли очень ясно и отчетливо блок-схема, прямоугольники, менявшие свои места. Постоянно меняющиеся узоры.

Затем смутно: терраса, ползучие орхидеи, а вдали – изломанная лунная горная цепь.

И словно пунктиром пронеслось: дискуссия о стратегии, о планах по поводу корабля…

А потом пошло и вовсе неопределенное: любовь, страсть, печаль, девичья головка, знакомые черты, но словно сфотографированные через мягко рисующий объектив. Имя: Люсин. Дальше возникло что-то требовательное: призыв, воззвание, вопрос, приглашение. Потом опять мягко: рука, скользящая по клавишам, стрекочущий звук клавикордов.

И снова вспыхнуло ярко: раздражение, какие-то слова, написанные или произнесенные. Сначала искаженно, затем отчетливо: Это преступники, поверь мне, это асоциальные типы, больные. Иначе они не стали бы прибегать к насилию, уничтожать жизнь!

И голос в ответ, а может, просто акцентированное мышление: «Я не могу поверить, что асоциальные типы способны создать такую сложную организацию.

Ведь нападение было отлично спланировано…»

… и в конце концов все же провалилось.

«Я, насколько мне позволили детали, ознакомился с количеством информации в плане: он содержит восемнадцать процентов избыточности. Если учесть фактор риска, это приближается к оптимальному значению. Это доказывает, что все участвующие мужчины отличаются высоким уровнем интеллекта!

Но интеллект не в счет, если социальное значение образа действий дегенерировано. Эти люди – чудовища: Их цель не созидание, как у нормальных людей, а разрушение, уничтожение порядка. Они не думают о других и без оглядки идут к своим деструктивным целям, не обращая внимания на то, что при этом гибнет. Они убийцы! Убийцы…»

Мы не убийцы!

Удивление, изумление, вопросы…

Мы не убийцы!

Никаких букв, никакой речи. Прямая коммуникация.

Мортимер вырывался из плена чужих представлений, сливавшихся в хаотические потоки образов, ставших для него миром изображений, открывшихся внезапно прозревшему; царством звуков, обрушившихся на избавившегося от глухоты.

Потом Мортимер понял, что он сам ответил на вопрос. Это был его собственный ответ. Он «разговаривал»

А теперь он снова «слушал».

– Эй, где ты, отзовись! Кто ты? Пожалуйста, отзовись!

«Как я должен отозваться? – спрашивал себя Монтимер. – Как я могу выйти на связь с вами? Кто вы и в каком состоянии находитесь?»

Теперь звучало медленно и чрезвычайно внятно:

Мы относимся к команде корабля. К группе исследователей. Лишь пятеро из нас присоединены к коммуникационной сети. Остальные даже мыслительно парализованы.

Мортимер был сбит с толку и не находил пока, что ответить. И тут снова появился мягкий задумчивый голос:

Я ведь знаю тебя: ты Стэнтон Бараваль. Ты не помнишь меня – Деррека Хири из Кибернетического центра? Мы вместе работали в группе планирования семь. Где ты? Что-то изменилось в тебе! Как ты попал на корабль? Можем ли мы помочь тебе?

В Мортимере ожили воспоминания – или по крайней мере в той его части, которую он не мог отделить.

«Я был сломлен, поглощен кем-то неизвестным и отдан ему в беспомощном состоянии. Спасите меня!» Он собирался так ответить, но подавил это абсурдное желание. Вместо этого он сделал упор на другое:

«Преступники – это вы! Живете в роскоши, преследуете свои личные интересы, забыв о человечестве, хотя могли бы ему помочь! Вы морите людей голодом, держа в руках ключ к изобилию. Вы оставляете детей умирать, заперев лекарства в ваших сейфах. Я не Стэнтон Бараваль и не хочу, чтобы вы меня спасали. Я ненавижу и презираю вас!»

Ему хотелось только одного – отключиться от этой сети, которая грозила опутать его мягкой паутиной, он хотел отделиться от этих голосов, на которые в нем отзывались те струны, которые звучали совсем иначе, нежели только что данный им ответ.

И тут оборвалась связь, погасла искра, Мортимер почувствовал озноб и тяжесть в желудке, он лежал на своем ложе, отданный во власть слабости и боли, и вдруг понял, что всхлипывает, и почувствовал, как по вискам его сбегают слезы и у него нет сил вытереть их. Но больше всего его терзала не сама боль, а страдание оттого, что он отверг искреннее участие, грубо попрал сострадание, правда, на что-либо другое у него просто не хватало сил. Он все еще цеплялся за то, что было для него истиной, хотя она уже давно не казалась ему столь неоспоримой, как когда-то. И все же она еще стоила того, чтобы ее защищать – жертвуя собой.

13

Хотя официальным предводителем считался Никлас, фактическое руководство перешло к Гвидо. Когда три дня спустя команда вновь собралась, на всех сказалось напряжение последних дней. Лица осунулись, щеки ввалились, у всех покраснели глаза.

– Никлас хочет сказать вам несколько слов, – объявил Гвидо.

Слепой, как всегда, восседал в своем кресле. Голос его звучал тише, чем в прошлый раз, но в нем еще чувствовалась несломленная воля:

– Соратники! Последние дни выдались трудными для всех. Но это лишь закалило нас. Мы должны выстоять. Выстоять! – Он сделал длинную паузу, казалось, что он уже закончил свою речь, и тут он заговорил опять: – Наша цель священна. Наше предназначение – освобождение человечества. Мы не должны погибнуть. Мы должны победить!