— Ко мне ехали? — спрашивала она, пытаясь поцеловать его руку.
От этой красивой женщины пахло молоком топлёным.
— К вам, — он сжал её крепко. — К вам.
Он отпустил её.
— Рада, что вы вернулись, вот и рыдаю, — кивала она, и сама вытирая слёзы. — Знаю, что глупость то бабья, а сдержаться не могу. Последнее время часто рыдаю, как дура. Видно, это отсюда…, - она провела руками по своему округлившемуся животу.
Волков наконец высвободился из её объятий и аккуратно положил руку ей на живот:
— Как ваше здоровье?
— Хорошо, — отвечала она, накрывая его большую руку своими маленькими. Бригитт не стала ему говорить, что тошнота её изводит, что от нужника дальше, чем на сто шагов, она отойти не может. Зачем о том мужчине знать? Ему и своих волнений достаточно. — Монахиня наша говорит, что всё хорошо у меня. А у вас, господин, как здоровье, как нога ваша, как плечо?
— Да что им будет? Так же, как и раньше.
— Я всё волновалась, не ранили ли вас.
— Да как же меня ранят? У меня теперь чин генеральский, я за солдатами далеко на коне сижу.
Она тут на него смотрит строго, не верит ему:
— А как же господина Увальня убили, господина Бертье? Господину Брюнхвальду едва ногу не отрубили? Он две недели встать не мог.
«Видно, сестра ей разболтала, а сестре Рене; вот старый болван, наверное, ещё и жаловался на меня в письмах».
— Ну, они же не полковники были, — нашёл, что ответить он.
Волков, хоть и очень не хотел, наконец убрал от Бригитт руки — мало того, что слуги видят, так ещё и госпожа фон Эшбахт увидеть может. Госпожа Ланге всё понимала. Достала платок, стала вытирать последние слёзы с лица:
— Велю воду греть для вас.
Он кивнул и пошёл в дом. А там случилось то, чего он ну никак не ожидал. Вошёл кавалер в свой дом, не успел до стола дойти, чтобы сесть в своё кресло и позвать девку, которая стянет с него сапоги, как на лестнице появилась его жена. Была она грузна, крупна более прежнего и уже с большим животом. Увидев мужа, Элеонора Августа Мален фон Эшбахт кинулась вниз, рискуя скатиться по лестнице кубарем.
— Ой, что вы, матушка, что вы…? Остановитесь, — кричала ей вслед старая монахиня, ковыляя за госпожой.
А Элеонора Августа уже бежала к кавалеру, тянула к нему руки, забыв о том, что она дочь графа, и завывая, как простая деревенская баба. Он едва встать успел, как она бухнулась в него своим круглым животом, подвывая, повисла на нём:
— Господи, наконец приехали вы, господин мой.
Пахло от неё потом, а не топлёным молоком. И была она тяжела, даже для него, и слезлива, как и раньше.
Жена сидела рядом и со всхлипываниями, и со слезами рассказывала ему о том, что Бригитт совсем её не слушает и уважения не выказывает. И что слуг подбивает её, госпожу Эшбахта, не слушаться. А у него после ванны глаза сами закрывались, он очень устал. Очень. Он просто хотел поесть перед тем, как лечь спать.
— А она ни к обеду, ни к ужину уже не выходит, брезгует, — жаловалась Элеонора. — Ест со слугами. Во все дела свой нос суёт. С Ёганом всё сама решает, как хозяйка, меня не спрашивает.
— Госпожа моя, что вы от меня хотите? — устало спрашивал кавалер.
— Откажите ей от дома.
— И куда же ей идти?
— Куда угодно, пусть в Мален едет, авось с её распущенностью пристроится куда-нибудь.
Волков смотрит на пополневшее, отёчное лицо жены. Слушает её голос, который вот-вот сорвётся в крик, в слёзы, и молчит.
«Куда ей до Бригитт».
— Пусть из дома моего съезжает, — настаивает Элеонора Августа.
И вся беда в том, что она имеет право этого требовать. Будь Бригитт девкой дворовой и понеси она от господина, может быть, дочь графская не требовала бы убрать её с глаз долой. Сын холопки законному сыну никогда ровней не будет. Но тут было всё по-другому… И жена, и Бригитт, обе беременны, и обе могут родить сыновей. Тогда даже незаконный сын, рождённый под крышей Эшбахта и признанный отцом, может набраться наглости или преисполниться удачей и станет претендовать на наследство отца, помимо истинного наследника. Этого ни одна мать, конечно, допустить не могла. Это было понятно. Но убирать Бригитт от себя он не хотел. Убрать жену не мог, а Бригитт не хотел. Может, это он только из-за неё сюда спешил. Но разве глупая дочь графа, ослеплённая волнением за своё чадо, до этого додумается?
Он думал, что ответить жене. А тут Агнес появилась в дверях. Никто из слуг о ней не сказал. Просто встала в проходе молча и оглядывала всех, кто был в обеденном зале. Волков просто почувствовал её взгляд и сразу повернулся к двери. Взгляд недобрый, у неё часто такой. Но сама красива стала. Жена её тоже увидала, сразу смолкла, изобразила на лице нечто похожее на улыбку.
Девушка прошла к нему, сделала низкий книксен госпоже, подошла к кавалеру, поцеловала ему руку:
— Здравствуйте, дядя.
— Рад видеть тебя, — сказал Волков, указав ей на стул, — садись, есть у меня чем тебя порадовать.
— Июнь нынче жарок, душно у вас, нехорошо мне, дозвольте, дядя, на улице с вами поговорить, — произнесла Агнес, при этом улыбаясь Элеоноре Августе так же фальшиво, как и та ей.
Волкову вставать не хотелось, но он встал и под укоризненным взглядом жены пошёл с девушкой на двор.
