Барыня - [5]

Палаша знает, что муж с женой целуются (она видит, как папенька целует маменьку), и ей лучше хочется целовать усатого и удалого офицера, чем лысого и скромного чиновника.

Впрочем, она не слишком удивлена и огорчена выбором папеньки и маменьки. Она даже радуется, когда узнает, что ей станут шить приданое, что она будет жить сама по себе барыней, что жених ее столбовой дворянин и владеет 291-й душой.

Накануне свадьбы Матрена Ивановна долго о чем-то важном шепотом рассуждает с дочерью, но, к сожалению, подслушать материнских наставлений нет возможности…

Свадьба парадная. Невеста плачет больше по обычаю, чем по чувству. Матрена Ивановна заливается… Гостей не сосчитать. Жених в мундире и с улыбкой. Он сидит с молодой за столом, уставленным конфектами, свечами и фруктами. Оба они не шевелятся.

Музыка гремит… Шампанское льется в уста, поздравления истекают из уст; маменька с папенькой в задних комнатах меряют венчальные свечи; раскрываются карточные столы; посаженый отец Палаши — генерал со звездой, смотрит с чувством на зеленое сукно и говорит: «Обновим, сударь, столики-то, обновим». Начинаются танцы; часа три за полночь…

На следующее утро Палаша превращается в Палагею Петровну. Она сидит задумавшись в чепце. Василий Карпыч подходит к ней в новом шелковом халате и в новых торжковских туфлях, шитых золотом. Он смотрит на жену с нежностию и целует ей ручку.

Его лысина поутру светится ярче обыкновенного, потому что он не успел еще зачесать волос с затылка. Палагея Петровна смотрит на него робко и краснеет.

— Итак, я могу уже назвать себя вполне счастливым, Палаш… Палагея Петровна? — говорит Василий Карпыч.

Палагея Петровна смотрит на него исподлобья и молчит.

Василий Карпыч улыбается.

— Поцелуйте меня, Палагея Петровна. Он протягивает к ней руки и губы.

— Полноте-с. (Палагея Петровна, краснея, вырывается от него и убегает.) «Сначала оно, конечно, — думает Василий Карпыч, — немного дико; ну, а потом, натурально, привыкнет».

Палагея Петровна всякий день примеривает наряды, выезжает с визитами, смотрит в театре «Днепровскую русалку». Все для нее ново и заманчиво. Она почти прыгает от радости.

Василий Карпыч смотрит на нее и говорит про себя:

— Настоящая козочка!

Медовый месяц проходит незаметно; а за ним и другой и третий. Палагея Петровна начинает привыкать к своему новому состоянию. Она зовет Василия Карпыча — Васенькой; она тихо подкрадывается к нему, когда он занимается делами, целует его в лысину и говорит:

— Мы поедем сегодня в театр, дружочек?

У Василия Карпыча выпадает перо из рук; он сдергивает очки с носу; он сажает Палагею Петровну на колени и шепчет в волнений:

— Изволь; поедем, милочка… Поедем.

В другой раз она печальна; глаза ее заплаканы. Василий Карпыч ходит около нее в беспокойстве:

— Что это с тобой, мое сердце, скажи, пожалуйста?

— Ничего.

— Как ничего? да ты на себя непохожа, а?

— С чего это вы взяли? Кажется, все такая же.

— Что же ты, милочка, сердишься? Не болит ли у тебя что-нибудь? Скажи, не скрывайся… Поедем ли мы вечером к Ульяне Михайловне, как ты думаешь?

— Нет, я не могу ехать; вы — как хотите.

— Отчего же ты не можешь?

— Потому что у меня мигрень. К тому же я не хочу быть одета хуже какой-нибудь Степаниды Ивановны.

— Как хуже? С чего же ты это взяла, милочка?

— А с того, что у меня нет таких вещей, как у нее. Прошедший раз так все и ахали от ее желтой шали, а я сидела, с позволения сказать, как оплеванная.

— Ну, милочка, отчего же… Если тебе так хочется желтой шали, я не прочь. Не хмурься, мой ангел…

При последних словах лицо Палагеи Петровны начинает светлеть. Она восклицает: — В самом деле, папаша? — и бросается к мужу на шею…

Благосклонная и рассудительная читательница, верно, не потребует от меня, чтобы я следил за каждой минутой, за каждым днем моей героини. Пусть воображение ее дополняет пропуски, расцвечает бледные места и из этих очерков созидает картину!

Через год после женитьбы, а может быть, несколько и пораньше Василий Карпыч начинает убеждаться в истине, конечно, допотопной, но в которой все мы, читатель мой, убеждаемся слишком поздно, — в великой истине, что розы не бывают без шипов. Палагея Петровна иногда по целым дням не говорит с ним, а если и говорит, то очень колко; ее требования увеличиваются с каждою неделею и начинают превышать средства Василия Карпыча; у нее открываются истерические припадки — страшная болезнь для небогатых и чувствительных мужей.

Между тем тот самый удалый и усатый офицер, которого Палагея Петровна подметила еще в девицах, знакомится с Васильем Карпычем. Он ездит к нему в дом чаще и чаще.

Усы у него как смоль черные и завитые в кольца; взгляд пронзительный, ястребиный; рот точно кухонная труба — вечно дымящийся. Он крутит ус, поводит глазами и рассказывает о своей силе и геройстве.

У Палагеи Петровны альбом. В этом альбоме стишки и картинки. Вот крест, сердце и якорь; вот цветок и бабочка; вот храм Амура в леску, а под ним надпись:

Крылатому божку все в свете покоренно.

Он был наш царь, иль есть, иль будет непременно.

Палагея Петровна подает альбом офицеру. Она просит его написать ей что-нибудь на память. Офицер улыбается и говорит: