Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - [118]

Епископ Франсиско Маррокин вышел навстречу гостям к городским воротам и сказал касику на языке киче: «Добро пожаловать!», на что касик ответил по-испански учтивой фразой благодарности. Этим словам научил его Бартоломе: касик хотел приветствовать испанцев на их языке, проявив этим изысканную вежливость. Дальнейшая беседа между епископом и доном Хуаном велась на языке киче. Епископ потом говорил Бартоломе, что его поразили ум и развитие индейца, его зрелые суждения.

Когда касик, епископ и свита проходили мимо кабильдо, оттуда вышел губернатор — аделантадо — Педро де Альварадо. Надо сказать, что судьба одарила этого жестокого и порочного человека чрезвычайно приятной внешностью. Его уста не покидала приветливая улыбка.

Альварадо был далеко не глуп и сразу оценил смелость касика дона Хуана. Широким жестом истого кастильца Альварадо приветствовал гостя и, сняв свою великолепную, украшенную плюмажем шляпу, надел ее на голову касика. Это было высокой честью, и среди присутствующих испанцев раздался ропот: «Как, аделантадо надел свою шляпу, пожалованную ему королем, на собаку-индейца?»

Но Альварадо был не из тех людей, которые обращают внимание на недовольство подчиненных. Смерив разгневанным взором своих офицеров, он встал около касика и повел его по городу. Это было удивительное шествие: посередине шел касик, а по бокам его — епископ и аделантадо! Торговцам города, было приказано разложить на прилавки самые лучшие товары. В том случае, если бы высокому гостю что-либо понравилось, было приказано отдать беспрекословно.

Но каково было удивление епископа, аделантадо и всех испанцев, сопровождавших касика, когда тот с безразличием и даже некоторым пренебрежением смотрел на все вещи, словно они были для него не новы.

— Можно подумать, что этот индеец родился в Бургосе! — с изумлением проговорил алькальд города.

— А на лавки он смотрит так, точно побывал не раз в Милане! — подхватил один из офицеров.

— Посмотрите, дон Хуан, — сказал аделантадо касику, — как вам понравится этот бархатный камзол? Не хотели бы вы его получить?

— Благодарю вас, сеньор, — ответил через переводчика — епископа — касик, — но мне более подходит мой плащ.

— А не хочет ли дон Хуан получить эту перевязь для шпаги? — предложил алькальд.

— Благодарю и вас, сеньор, — так же твердо отвечал касик, — но у меня уже есть перевязь, подаренная доном Бартоломе.

— А может быть, вы хотите взять эту шелковую ткань для вашей жены? — предложил снова Альварадо, который недавно женился и знал толк в женских нарядах.

— О нет! — улыбнулся касик. — Для моей жены эта материя слишком легка. У нас в горах холоднее, чем у вас в долине.

Касику торжественно и официально было присвоено имя дона Хуана де Атитлана. При отъезде ему были преподнесены богатые подарки: кастильская материя, шпага, посуда и янтарные четки для жены. Дон Хуан с достоинством принял подарки. Вместе со своей свитой, Бартоломе, Луисом и Родриго касик вернулся в Тузулутлан.

«К доблести и к знанью рождены…»

И я в морской отважился простор,

На малом судне выйдя одиноко…

Данте

В мае 1538 года Бартоломе и Родриго были вызваны из Робиналя епископом Маррокином.

— Простите, Бартоломе, что я оторвал вас от любимого дела, — сказал ему епископ. — Но важные обстоятельства требуют снова вашей поездки в Кастилию!

— Вам не жаль моих старых костей, Франсиско. Морская качка и пятьдесят дней в душной каюте не очень полезны для человека таких лет!

— Не сетуйте на возраст, мой друг: вы в шестьдесят четыре года можете поспорить с любым молодым человеком! В Совете по делам Индий будут обсуждаться вопросы отмены рабства и обращения индейцев в христианскую веру. Вы знаете, что есть оппозиция по отношению к вашему трактату, к папской булле… Никто лучше вас не разобьет противников.

— А есть деньги на плавание? — спросил практичный Ладрада. — Ведь это стоит довольно дорого, а у нас, как всегда, с деньгами туго…

— Да, да, — удрученно ответил епископ. — Вы правы, Родриго. Наш епископат — самый бедный во всей Индии…

— Самый порядочный и честный, епископ, — перебил его Родриго, — ибо вы не наживаетесь за счет прихожан, не грабите индейцев, как епископ Никарагуа и многие другие духовные лица, которые ведут себя не лучше таких заядлых мерзавцев и разбойников, вроде Кортеса, Писарро, Альварадо и прочих генерал-капитанов!

— Они все следуют примеру своего предка — великого полководца Гонсало Кордовы, — насмешливо сказал Маррокин, — живут по его знаменитому счету.

— А что это за счет? — удивился Родриго.

— Как, вы не слышали об этом? Рассказать ему, Бартоломе?

Бартоломе улыбнулся и кивнул головой.

— Я думал, что нет кастильца, который не знал бы о счете Гонсало. Вы, конечно, помните, что подвиги великого полководца принесли много побед и в Африке, и в Италии, и в самой Испании! Но говорят, что при всех своих блистательных военных качествах особой честностью в денежных делах великий Гонсало не отличался. Однажды, еще при жизни старого короля, королевский казначей обнаружил, что Гонсало задолжал короне огромные суммы. Сам король Фернандо напомнил ему об этом долге. Гнев полководца не поддается описанию! Он решил проучить короля и казначея и представил встречный иск в ответ на иск казначея в тридцать три миллиона золотых кастельяно. Гонсало явился в королевский совет с громадным списком и прочел свой счет: «Двести тысяч семьсот тридцать шесть золотых и девять реалов роздано монахам, монахиням и нищим, чтобы те просили у бога послать победу испанской армии. Сто миллионов пошло на порох, ядра и траншейные лопаты. Десять тысяч золотых истрачено на раздушенные амброй перчатки, чтобы предохранить воинов от заразы множества гниющих неприятельских трупов, павших на поле битвы. Сто шестьдесят тысяч ушло на поправку и переделку колоколов, потрескавшихся от постоянного звона по случаю моих беспрестанных побед. Миллион — на благодарственные мессы. Пятьдесят тысяч золотых потрачено на вино солдатам перед сражениями. Полтора миллиона уплачено сторожам пленных и врачам, лечившим раненых. Семьсот тысяч четыреста девяносто четыре пошло на шпионов, и так далее…» В конце Гонсало прочел: «Сто миллионов следует мне за то терпение, с которым я вчера слушал короля, когда он требовал отчета в суммах, издержанных тем, кто подарил ему целое царство…»