Баронесса Вревская: Роман-альбом - [17]

И она добилась своего: изысканно фамильярные, в военных мундирах, с кутежами у Дорота, под цыганские песни. Впервые в жизни Фанни «испытала от песен слёзы и восторг». Не удержалась и бросила в пёстрые шали бриллиантовый браслет.

На маскарадном балу в Большом театре она решила испытать удачу; залюбовалась молодым высоким красавцем — и сразу попала. Но как-то мало верится в то, что Фанни Лир отдалась только первому порыву[12].

Он подал ей руку — и кружок офицеров почтительно разомкнулся. Спросил, знает ли она его. «Нет, — благоразумно отвечала Фанни, — Но ты молод, красив, этого достаточно». — «Я сын богатого купца, но сам бедняк, потому что всё состояние проиграл и прокутил с женщинами». — «Да? — улыбнулась она. — Значит, ты ветеран любви. А это почётное звание».

Он повёл её в ложу, офицеры и дамы кланялись ему; а когда откинул бархат портьеры, чтобы пропустить её внутрь, увидела на шторах вензеля с двуглавыми орлами. Он сел рядом на диване и, перестав играть в подгулявшего купца, спокойно произнёс:

— Ну вот, Фанни, вы никогда не видели Великого князя, так можете теперь смотреть сколько угодно... Но снимите же маску, мне угодно знать, красивы вы или дурны.

   — Судите сами, Ваше Высочество, — сказала она и открыла лицо.

Поехали в гостиницу ужинать. Кареты с лакеями, коврами, яствами, винами и цветами следовали за ними. Пройдя в комнаты, он очень внимательно осмотрел обстановку, подошёл к окну, долго молчал и, словно в продолжение своих мыслей, сказал:

   — Дайте мне только честное слово.

Фанни молчала, понимала, что здесь нельзя торопиться.

   — Так дадите или нет?

   — Я слишком легкомысленна для честного слова, — без тени кокетства сказала она. И решила свою участь. Он взял бумагу, написал несколько строк, расписался и подал ей — это был брачный контракт. Великий князь предлагал постоянную связь. «Клянусь всем, что есть для меня святого в мире, никогда, нигде и ни с кем не говорить и не видеться без дозволения моего августейшего повелителя, обязуюсь верно, как благодарная американка, соблюдать эти клятвенные обещания и объявляю себя душою и телом рабою русского Великого князя». И вторую бумагу — его обязательство на сто тысяч рублей. Она подняла глаза, несколько раз вдохнула, чтобы заговорить, но не смогла. Заговорил он:

   — Подпишите это, дорогая Фанни, и будьте моею жёнушкой.

«После этого, — взволнованно пишет Фанни, — он обнял меня, дал мне первый поцелуй и сказал: «Милая, ты отныне моя, я никогда не женюсь...» Он сказал чистую правду, но в отношении себя. И вынес себе приговор. Через несколько часов Великий князь уехал, сказав, что заедет вечером и повезёт её в оперу. Сказал, что пришлёт ей что-нибудь пошикарней и жемчужный парюр (комплект).

Она была вне себя, не знала, что делать, главное было — не потерять рассудок. До четырёх часов она лежала в постели с мокрым полотенцем на лбу и дикими глазами смотрела на людей, которые входили, оставляли коробки, корзины, телеграммы от Великого князя, низко кланялись и бесшумно выходили. Она чувствовала себя как человек, которому подарили слона. К пяти, больная и опустошённая, кое-как натянула парижское платье с драгоценностями, напудрилась, взбила волосы и, заслышав стук подъехавшей кареты, толкнула дверь и вышла... в другую жизнь, жизнь избранных мира сего.

Из оперы он повёз её в Мраморный дворец (в церкви которого уже было запрещено появляться Вревской), и больше они не расставались.

Ночью князь много откровенничал среди семейных портретов, каминов и гобеленов. Фанни слушала, и ей казалось, что она грезит наяву. Он показал портрет принцессы, в которую был влюблён и на которой ему не позволили жениться. Бой часов гулким эхом отдавался в бездонных пространствах дворца.

Потом они завтракали в маленькой уютной комнате, и им прислуживали пять лакеев, каждый в особой ливрее, в соответствии с кушаньем, которое он подносил. Дворцовая кухня показалась Фанни неудачной, но вина были недурны. От волнения и венгерского она не смогла подняться из-за стола, да так и заснула, откинув прелестную головку на высокую бархатную спинку стула. Фанни подружилась с венгерским и дни проводила в полусне — так было легче привыкать к новой жизни.

На третий день на половину Великого князя Николая зашёл его отец Константин Николаевич, родной брат императоров. В ужасе Фанни заметалась по комнате и спряталась на кровати, задёрнув полог и зарывшись лицом в подушки. Константин Николаевич, как нарочно, заинтересовался новой кроватью; после беседы с сыном о последних новостях и финансах он принялся её внимательно осматривать, громко рассуждая о том, что русский дуб всё же лучше карельской берёзы. Раздёрнул полог, обнаружил ворох платья и скомканного белья и среди этого дрожащую от страха и смеха одновременно (венгерское давало себя знать) Фанни.

   — Что за женщина? — удивлённо спросил он сына.

   — Пришла по благотворительному делу, — не моргнув глазом строго сказал князь Николай, — и спряталась, испугавшись вас.

   — А хорошенькая! — Великий князь пытался заглянуть за подушку.

   — Нет. И старая, и некрасивая, — признался сын.