Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - [9]

Семейного таланта делать деньги Уолтер не унаследовал. Ему выделили кабинет в банке, но, прикидываясь, будто занимается делами, на самом деле он тратил собственное состояние на создание величайшей в мире коллекции животных, какую когда-либо удавалось собрать частному лицу. Более двух миллионов экземпляров бабочек и мотыльков, 144 гигантские черепахи, 200 000 птичьих яиц, 30 000 чучел птиц, множество редких и чуть ли не сказочных существ, от морской звезды до жирафа. Ныне они составляют основу собраний музеев естественных наук в Лондоне и в США. Коллекция Уолтера Ротшильда выделялась не только размерами и экзотичностью, но и тщательной классификацией. Каждый ее элемент был снабжен ярлыком, внесен в каталог, снабжен перекрестными ссылками.

По всему миру агенты Уолтера собирали и скупали экземпляры для его коллекции. Мик охотился на птиц на островах Меланезии и в Квинсленде; капитан Гиффорд – на Золотом берегу Африки; доктор Доэрти – на островах Сула; мистер Эверетт – в Тиморе; два японца – в Гуаме, а мистер Уотерстрейд – на Лирунге. Это далеко не все его охотники на птиц. Что не удавалось поймать, то Ротшильд покупал. Явный шопоголик, он прочесывал аукционы и частные распродажи в надежде пополнить свое собрание. В честь Уолтера названы разновидности жирафа, слона, дикобраза, скалистого кенгуру, заяц, рыба, ящерица, казуар, нанду, райская птичка, галапагосский вьюрок и неправдоподобная муха, у самки которой глаза размещены на длинных стеблях. Уолтер, в свою очередь, дал некоторым из своих диковинок имена в честь уважаемых им людей – королевы Виктории и принцессы Александры, к которым он приезжал в Букингемский дворец в коляске, запряженной тремя зебрами и пони.

Он построил в Тринг-Парке частный музей. В дождливую погоду его племянницы и племянник играли в прятки среди чучел. Я тоже там бывала в детстве, а потом возила дочерей посмотреть на все эти чудеса. По особым случаям мы наведываемся в запасники, в подвалы, где хранятся птичьи яйца и птичьи перья, в том числе собранные Дарвином во время экспедиции на «Бигле». В одном ящике покоится скелет вымершего додо, в другом – две нарядные мухи, некогда выступавшие в мексиканском цирке.

Заглядывая в музей Уолтера, любуясь собраниями, которые другие члены семейства выставляют в своих особняках и усадьбах, я пыталась понять, откуда эта тяга к приобретательству, почему она присуща большинству моих родичей. Отчасти тут сказывается и привычка делать запасы, и желание превзойти всех, продемонстрировать свое богатство, но бок о бок с показухой я наблюдаю и стремление собирателя создать идеальный, упорядоченный мир, которым он мог бы владеть, почувствовать себя в безопасности. Быть может, любая коллекция возникает из этой простой потребности – усмирить внутреннее смятение внешним порядком.

Уолтер, как и все остальные родичи, надеялся, что у брата родится еще один сын. Он понимал, что не соответствует возлагавшимся на него семейным ожиданиям, что его неспособность к банкирскому делу разрушила многие мечты.

Чарлз, которому вот-вот предстояло сделаться в четвертый раз отцом, был необычайно красивым мужчиной слабого душевного здоровья. Смолоду он был подвержен резким перепадам настроения. Он тоже любил природу, но Чарлзу не повезло: он оказался способен и к финансам. Если бы ему, как Уолтеру, позволили без помех следовать его маниакальной страсти к коллекционированию животных, жизнь Чарлза сложилась бы счастливее. Но все планы отца и более дальних родственников легли на его плечи – груз, непосильный для любого человека.

В восемь лет Чарлза отдали в подготовительную школу, и оттуда мальчик патетически писал матери: он любит дом в «10 000 000 000 000 больше, чем любое другое место». Тоска по дому не прошла и к тринадцати годам, когда Чарлза отправили в Харроу. Среди его соучеников были будущие военачальники, герцоги, епископы, политики, в том числе Уинстон Черчилль. Предполагалось, что раннее знакомство с сильными мира сего поспособствует дальнейшей карьере Чарлза. Сам он впоследствии писал: «Если у меня будет сын, я обучу его боксу и джиу-джитсу прежде, чем отдам в школу, поскольку пережитые мною "охоты на еврея" составляют развлечение только для одной стороны и между охотниками и жертвой не отмечается ни малейшей симпатии». В Харроу Чарлзу отводилась роль лисы: он должен был бежать что есть силы, а одноклассники, подвывая, как гончие, гнались за ним по пятам. Поймав, они избивали его до крови. Учителя на это закрывали глаза. «Охотники» не оставили об этом воспоминаний, но сочувствовавший Чарлзу одноклассник, будущий историк Джордж Тревельян, подтверждает, что Чарлз был в школе очень несчастен и главным образом возился со шкурками животных или насаживал на булавку бабочек.

Представляю себе, как бедняжка Чарлз склоняется над коллекцией бабочек-парусников, пронзает каждый экземпляр острой иглой, втирает в их нежные тельца формальдегид, а потом аккуратно, своим мелким разборчивым почерком, записывает данные о каждой бабочке на маленький ярлычок. Этих бабочек он подарил своей школе – в надежде, что следующее поколение учеников почерпнет утешение, разглядывая и изучая их. «Охота на еврея» объясняет нежелание Чарлза отдать дочерей в закрытую школу, но почему же он счел необходимым отправить единственного сына, моего деда Виктора, в ненавистный Харроу? Понадеялся, что бабочки его защитят?