Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - [44]

– Мятежная музыка, сексуальная, возбуждающая. Баронесса в нее влюбилась, – рассказывал агент Монка Гарри Коломби.

Что важнее: джаз избавлял Нику от одиночества. Она обретала связь с другими людьми. Вспомним Пруста: «Музыка помогала мне погружаться в себя, открывать новое – то разнообразие, которого я тщетно искал в жизни, в путешествиях, вдруг вновь с острой тоской представилось мне, когда нахлынул поток звуков и его залитые солнцем волны подкатили к моим ногам». Для Пруста – вероятно, и для Ники – музыка была «средством сообщения душ». Музыка утешала ее, примиряла, возвращала гармонию. И вместе с тем вызывала резкие перепады настроения: то вознесет, то низвергнет. Музыка уводила ее прочь из этой «атмосферы», от всей этой «ерунды».

Я доехала на метро до авеню Рузвельта в Квинсе, где жил Тедди Уилсон, пристроилась за угловым столиком в кофейне. Можете смеяться – я взяла кока-колу, снова включила на айподе «Около полуночи» и попыталась вообразить себя Никой без малого шестьдесят лет назад. Несколько часов до отлета из Нью-Йорка – города, ставшего для нее символом свободы и самостояния. И вдруг она поняла, что не в силах вернуться в семью, за пятнадцать лет превратившуюся для нее в темницу. В квартире Тедди на этой самой авеню Ротшильда она расслышала в «Около полуночи» что-то, вновь придавшее ее жизни смысл. В тот момент она была незнакома с Монком, ничего не знала о нем – сто ему лет или пятнадцать. Конечно, она и представить себе не могла, к чему приведет их знакомство, какое место он займет в ее жизни. Придется мне, вопреки привычному скептицизму, просто поверить: мелодия – всего-то звучания три минуты и одиннадцать секунд – раз и навсегда изменила жизнь Ники.

Решение было принято: остаться в Нью-Йорке. И еще одно: познакомиться с человеком, сочинившим эту музыку.

15 Взрыв

Ушла Ника довольно вызывающе. Она могла бы снять скромную квартирку в Лондоне или поселиться в коттедже при одной из родовых усадеб – но нет, ей понадобился сьют в отеле «Стэнхоуп», импозантной гостинице с видом на музей Метрополитен, подле Центрального парка Нью-Йорка. Отель, построенный в 1927 году, был схож со многими особняками Ротшильдов: все та же подделка под европейское шато. Сквозь неоитальянский подъезд гости попадали в обширный холл (Франция, XVIII век) с мраморными полами, статуями, ручной работы стенными панелями, с отделкой двадцатичетырехкаратным золотым листом. Мужчинам полагалось носить костюмы с галстуками, женщины редко выходили без шляп и длинных перчаток. Политика сегрегации здесь строго соблюдалась: чернокожие пользовались исключительно служебным входом. Разумеется, им не сдавали апартаменты, не допускали в номера или туда, где собирались гости.

Случались, конечно, и неприятности. В 1946 году дама из американского высшего общества Кики Престон выбросилась с верхнего этажа отеля. Отцом ее ребенка называли английского принца Георга, она приходилась племянницей Глории Вандербильт, родилась с серебряной ложкой во рту – но сменила ее на серебряный шприц, как писали в прессе, намекая на ее наркозависимость. Самоубийство мисс Престон вызвало, конечно, вопросы о том, что же таится за тяжелыми шторами «Стэнхоупа», и новый скандал владельцам отеля вовсе не требовался. Но едва Ника въехала, как начала причинять беспокойство.

«Я слыхал, что она упражнялась в стрельбе из пистолета по лампочкам, – рассказывал мне мой отец Джейкоб. – Боялась утратить обретенную на войне меткость. Время от времени отцу [Виктору, брату Ники] приходилось мотаться в Нью-Йорк и уговаривать владельцев отеля не выселять ее». Ника подтвердила эту историю, но с некоторым уточнением: «Управляющий сказал мне: можете стрелять в портье, лишь бы не по канделябрам».

Первым делом Ника приобрела новехонький «роллс-ройс». Она держала его перед входом в «Стэнхоуп» с работающим мотором – вдруг внезапно куда-нибудь соберется. Позднее она перешла на «бентли», но и с ними обращалась с той же веселой небрежностью. «Водила, словно на гонках в Ле-Мане, правилами дорожного движения пренебрегала напрочь, – вспоминал ее сын Патрик. – При разводе среди прочих условий отец внес пункт: всем детям строжайше запрещается садиться в машину, когда Ника за рулем. Разумеется, этот запрет постоянно нарушался».

Однажды вечером на Манхэттене, когда она притормозила у светофора, рядом с ее «бентли континенталь конвертибл» остановился броский спортивный автомобиль. Элегантный водитель жестом попросил Нику опустить окно:

– Мадам, стыдитесь! У вас редкий, замечательный автомобиль, а вы так дурно с ним обращаетесь.

Ника глянула на советчика и буркнула:

– Иди нах!

На следующем светофоре джентльмен снова ее нагнал и снова посигналил опустить окно. Несмотря на только что произошедший обмен репликами, Ника послушалась. Джентльмен сказал ей:

– При всем уважении, мадам, – и вы туда же!

«Красавчик!» – восклицала Ника.

Над такими рассказами я смеялась, но и задумывалась. Эти роскошные отели, дорогие автомобили – больше похоже на гедонизм, чем на «призвание». Мне казалось, она и с прежней жизнью рассталась в той же манере, в какой водила «бентли», – и посольская жизнь, и дорогой автомобиль считались редкой и ценной привилегией, а ей было попросту наплевать. И нет ли сходства между тем, как Виктор пренебрег наследством, которое мешало ему следовать своей страсти, и тем, как легко ушла от своих обязанностей Ника?