Барон в юбке - [28]

– Дедушко Удат послал: а ну, как зверь какой на господина кинется, пока он мыться изволит, нельзя в пущу одному уходить, лане…

Когда его, бегающий от смущения из стороны в сторону, испуганный взгляд спотыкался о мою обнаженную грудь, бледное лицо парнишки до самых ушей заливала алая краска. Бедняга, совсем недавно напуганный до полусмерти взбешенным бьорхом, а теперь еще и до ужаса шокированный превращением грозного господина, так уверенно командовавшего закованным в железо рыцарем и благородной черняцкой княжной, а так же одним ударом копья покончившего с полумифической тварью, в женщину, смутился окончательно. В очередной раз, покраснев так, что его лицо из землисто-серого стало пунцовым, уже совсем осипшим голосом он пропищал:

– Простите,… госпожа… Я осквернил вас своим взглядом… – и рухнул на колени, плотно зажмурив глаза и смачно шлепнув лбом в землю.

До меня медленно стала доходить вся нелепость ситуации: голая до пояса баба, с мечом в руке и злобной мордой лица, стоит, а-ля статуя карающей Фемиды, а перед ней, на коленях кающийся грешник…

… Рука, совершенно непроизвольно, каким-то, абсолютно женским движением, не зависящим от моего разума, потянулась прикрыть мое, колышущееся от сдавленного дыхания, дамское хозяйство. Чувствуя, как жгучий румянец заливает мои пылающие щеки, злобным фальцетом я взвыл:

– Вон отсюда!!!

Горе – телохранитель рванул с места, словно спринтер с низкого старта, но, когда уже почти исчезал из виду, резко остановился от моего оклика:

– Стой!

Фигура, до того быстро удалявшаяся, замерла, словно вкопанная, не смея обернуться.

– Попробуй, кому-нибудь ляпни хоть слово, лично язык отрежу!

Он стоял неподвижно, вжав голову в плечи, и лишь еле заметный кивок сообщил мне о том, что мои слова услышаны.

– Все, свободен…

Все так же, не оборачиваясь, Онохарко вновь кивнул, и бесшумно, словно призрак, исчез среди ветвей…

Когда я, вымытый и посвежевший, одергивая еле доходившие до середины предплечий рукава тесной кухлянки, из-под которых торчали кружевные манжеты последней из захваченных мною в разоренном обозе рубах, вернулся на поляну, Онохарко, как ни в чем не бывало, хозяйничал на пару с Сивохой у разложенного костра, а рядом, усевшись в кружок и глотая слюнки, сидели мои подопечные.

Этим вечером произошла первая в моей жизни, после того, как я попал в этот мир, дружеская вечеринка – среди запасов, приволоченных парнями вторым рейсом из упрятанного где-то неподалеку логова, у деда Удата обнаружилась корчага местного хмельного напитка, изготавливаемого из перебродившего с ягодами меда. Дедова медовуха оказалась просто замечательным пойлом, веселящим душу и вливающим бодрость в усталое, разбитое длительным переходом тело.

Не успели мы пропустить по первой из чудных резных пиалушек, выдолбленных из круглых древесных наростов, как от костра, пыхтя, словно два паровоза, притопали, волоча нечто, просто ошеломительно вкусно пахнущее, Сивоха и Онохарко, которые занимались приготовлением ужина.

Парни потрудились на славу – от запеченного в глине, на углях, с травами и кореньями, окорока бьорха, по всей поляне разносился непередаваемый аромат, сводящий с ума и заставляющий громко бурчать и исходить голодным соком наши истосковавшиеся по горячей пище желудки.

Нужно ли говорить, что кусок мяса, способный насытить десяток голодных мужиков, исчез в наших утробах в считанные минуты.

(Все построение Имперского общества было основано на жесткой иерархии – каждый представитель любой из каст обязан был иметь господина и служить ему. Крестьяне служат рурихму, рурихм – своему сеньору , тот – своему, и так до самого императора, который служит своему народу, предстоя перед богами за своих подданных.

После прерывания императорской династии, вся полнота власти перешла к сенату, члены которого, каждый в отдельности, де-юре, так же являлись вассалами сената.

В силу такой иерархии, не имеющие по какой-либо причине господина и покровителя крестьяне ( так называемые ратаи) – считались самой низшей прослойкой общества: на них не распространялось мирское и духовное заступничество рурихмов и вертикаль государственной власти.

Положение ратая в Преворийском обществе, было лишь немного более завидным, чем положение средневекового человека, отлученного от церкви. В кастовой лестнице Империи, ратаи находились ступенью ниже даже так называемых ‘хозяйских людишек’: холопов, до самой смерти принадлежавших хозяину, и закупов (людей, попавших в холопы на время, пока не рассчитаются с долгами), не говоря уже о караях – вольных крестьянах, связанных со своим рурихмом только вассальной клятвой …

Ниже ратаев, по той же классовой лестнице,- были лишь государственные рабы (в основном военнопленные), каторжники, и, само собой, валлины, – каста ‘отверженных’.)

***

Вандзя, а это была именно она, с опаской выбралась из своего схрона в кустах лишь спустя добрых полтора часа после того, как последний душегуб-людолов, вопя от ужаса, покинул маленькую поляку, нежданно ставшую ареной кровавой бойни.

Все это время, она, плотно зажмурив глаза и зажав ладошками уши, провела, скорчившись на дне небольшой ямки в кустах на краю поляны, образованной вывороченным из земли корнем старого дерева и густо окруженной молодой, порослью. Из ступора, вызванного пережитым страхом, ее вывел громкий, надсадный плач подыхающего с перебитым позвоночником комоня. Несчастное животное было единственной ни в чем не повинной жертвой лесного стража: кроме умирающей мучительной смертью скотины, на полянке валялись лишь скомканные, как опорожненные бурдюки из-под пойла, столь любимого всеми кочевниками, приготовляемого, по слухам, из перебродившего кобыльего молока, трупы людоловов.