Барон Унгерн - [176]

Разумеется, сам Унгерн ни о чем таком не думал и, скорее всего, при мучившем его хроническом безденежье никакое золото нигде не зарывал, тем более не топил в Орхоне. Такие легенды больше говорят не о нем, а о породившем их времени. Коллективная память прочнее, глубже, но и темнее индивидуальной. Смутные эпохи обнажают в ней самые глубинные пласты; в ее иррациональной стихии, где продолжает жить забытое каждым в отдельности, как эхо иных времен возникают мифы о «золоте Орхона», о смертниках, зарывающих клад под Ургой, и за всем этим, как за многим другим в мифологии монгольской эпопеи, стоит не сформулированное, но хорошо знакомое современникам барона ощущение, что человек не так уж сильно изменился за последнюю тысячу лет. Из таких легенд, как из трещин в утончившемся слое цивилизации, проглядывает древний ужас вечно повторяющейся истории.

2

Перед уходом из Даурии в Акту на выплату жалованья офицерам и всадникам ушло пять мешков с золотом «русской монетой», по 10 тысяч рублей в каждом. В обозе, в знаменитой «черной телеге» (кибитке черного цвета), везли еще 300 тысяч[229]. Тогда же из-за этого золота пролилась кровь: Китайская сотня пыталась им завладеть, часть охраны погибла, но нападение было отбито, китайцы бежали и рассеялись в лесах.

За четыре месяца почти все вывезенные из Даурии 360 тысяч рублей золотом были истрачены на жалованье и прочие надобности, других денег Унгерн тогда не имел. Накануне штурма Урги у него оставалось не более 60–70 тысяч, но при взятии столицы ему достались огромные ценности. Весомую их часть составляли деньги, которые китайцы успели выколотить из монголов в счет невыплаченных за несколько лет долгов.

«В Урге, — пишет Князев, — барон получил значительный денежный приз. Китайское командование успело вывезти из города лишь часть наличности своего банка. Семьдесят верблюдов, навьюченных каждый десятью пудами банковского и билонного русского серебра[230], брошено было китайцами во дворе банка в Ямыне (700 тысяч рублей по номиналу); да в самом здании банка осталось несколько пудов золота, 500 тысяч китайскими серебряными долларами и банкнотами и около 2 тысяч — американскими долларами». В другом месте Князев уточняет, что золота было четыре пуда, но все цифры весьма относительны. Точную сумму не знал, кажется, и сам Унгерн.

С этого времени он стал выплачивать жалованье серебром, золото отпускалось в исключительных случаях и только по его собственноручным запискам. При поражении под Троицкосавском чуть ли не все находившиеся при нем ценности достались красным, к моменту мятежа в денежном ящике хранилось лишь билонное серебро на несколько тысяч рублей.

Другую часть дивизионной казны, в том числе золотой запас, Унгерн перед походом на север оставил в Урге. По рассказу Князева, интендант Коковин с Ивановским вывезли ее на восток и вблизи Буир-Нора честно сдали бежавшим туда из столицы унгерновцам, но их альтруизм вызывает сомнения. «Специально организованная комиссия, — в идиллическом тоне повествует Князев, — приняла по акту от Коковина нижеследующие ценности: 3 пуда 37 ф. золота, 4 пуда билонного серебра, 18 тысяч руб. банковским серебром, 2 пуда ямбами и рубленым серебром[231] и 1400 американских долларов. Часть золота роздана была чинам буир-норского отряда, а также прибывшим из Урги раненым (по 50 р. на человека); 20 фунтов золота взяли себе Коковин и Ивановский, 20 фунтов получил комендант Урги, подполковник Сипайло».

Каким образом в этой компании оказался Сипайло и куда делись остальные пуды, Князев не объясняет, ограничившись морализаторской сентенцией: «Слишком, видно, много было крови на этих деньгах, потому что никому они не пошли впрок». В одном месте своей книги он пишет, что у Сипайло местонахождение его доли выпытали китайцы, применив к нему те же методы, какие он сам использовал в подобных случаях; в другом — что они конфисковали вообще все золото, лишь полпуда сумели увезти Коковин с Ивановским. Как все обстояло в действительности, Князев не знал или предпочитал помалкивать. Между тем Сипайло не зря вышел из тюрьмы сразу после того, как в Харбин вступили японские войска.

По рассказу работавшего в Монголии чекиста Вячеслава Гриднева, как раз в это время стало известно, что Сипайло с буровой установкой и группой из шестнадцати человек на двух автомобилях пересек границу и разбил лагерь возле Буир-Нора. Во главе эскадрона Монгольской армии Гриднев попытался ночью захватить кладоискателей врасплох, но те полуодетыми попрыгали в грузовики и бежали в степь, бросив все снаряжение, в том числе буровую установку. В одной из палаток монголы нашли двоих крепко спавших японцев. По документам это были сотрудники исследовательского бюро Южно-Маньчжурской железной дороги, а на самом деле — офицеры японской разведки.

«При дальнейшем обследовании местности, — вспоминал Гриднев, — было установлено, что люди Сипайло пробурили несколько скважин, но клада не нашли. По всей видимости, у них не было точных ориентиров, а главное — они не учли, что за прошедшие годы отлогие берега озера заметно изменили свои очертания под воздействием сезонных колебаний уровня воды». Надо полагать, снаряженная вскоре советско-монгольская экспедиция все это учла, но также ничего не обнаружила.