Барон и рыбы - [99]

— Удачно поохотились? — вежливо спросил Симон.

— Нет. Но, — барон фон Тульпенберг с большим трудом сдерживал возбуждение, — у нас есть идея!

— Максим, дай мне сказать, — перебил Томас О'Найн. — Я лучше формулирую!

Он одернул рясу и сел на свое место.

— Я полагаю, сударыня, — начал он, обращаясь к Саломе Сампротти, — что вы знаете: мы с давних пор занимаемся не только трансмутацией^{171} элементов, но и выращиванием гомункулусов^{172}.

Саломе Сампротти кивнула.

— А вот, — продолжал он, обращаясь ко всем, — нечто, не известное ни г-же Сампротти, ни нашим гостям: мы действительно многого добились в конструировании искусственных людей! Прототип, созданный нами, в точности соответствует природе. Только не спрашивайте, скольких это стоило трудов! Он лежит — вернее, лежал — у нас в сейфе и полностью готов к эксплуатации. После десерта вы можете взглянуть на него в мастерской. Добротное изделие, настоящее произведение искусства. — Он гордо огляделся. — А теперь вы имеете полное право узнать, отчего мы просто не привели нашего гомункулуса сюда. Очень просто: он неживой. А почему он неживой? Потому, что у него нет души!

Томас О'Найн с надеждой поглядел на обеих дам и Симона. Но рано, они еще не проникли в дерзкий замысел.

— Все остальное самоочевидно: у бедного барона есть душа, но нет человеческого тела — у нас есть человеческое тело, но нет души, могущей пробудить его к жизни. Остается лишь добавить, что все попытки заманить в нашего гомункулуса одного из тех духов, что кишмя кишат повсюду, окончились таким полным крахом, что мы, скрепя сердце, решили уже работу не продолжать. Потому-то гомункулус и лежал до сих пор в сейфе. Ему-то нужна человеческая душа. А ее, к сожалению, не поймаешь, носясь с сачком по кладбищу.

— Невероятно, просто невероятно! — изумился Симон. — Вы хотите вмонтировать нашего барона в своего гомункулуса?!

— Почему бы и нет? — отвечал Гиацинт ле Корфек. — Уникальный шанс! Вопрос, разумеется, не простой, ведь душа барона не порхает сама по себе, а обитает в рыбе, и, кто знает, возможно, ее нельзя извлечь без некоторого для рыбы ущерба. Рыбу поэтому тоже следует учесть. Но это частные вопросы, их еще предстоит решить. Не будем присваивать чужой славы: все предварительные исследования в этой области уже произвел знаменитый Противенский де Лоткаберг, вмонтировавший в искусственного сенбернара исключительно одаренную и честолюбивую таксу. Его статья «De l'Agrandissement des Chiens»[32] наделала тогда среди специалистов много шума. Безусловно, на первых порах соединяли лишь подобное с подобным, собаку — с собакой, но поскольку в нашей рыбе живет человеческая душа, мы полагаем, что в гомункулусе ей будет очень хорошо.

— Если это удастся, это будет триумф науки!

— О котором мы, в интересах барона, будем хранить глубочайшее молчание! Мы — герметики. Нашу откровенность оправдывают только исключительные обстоятельства.

— Можно ли сообщить об этом барону прямо сейчас?

— Ограничимся лучше кратким сообщением, что мы разрабатываем план его спасения.

Между супом и жарким Симон написал: «Помощь весьма вероятна».

Доверие, радость и любопытство отразились в рыбьих глазах барона, когда ему показали листок с этой последней новостью. Он разработал своего рода язык движений, в котором его опекуны уже вполне прилично разбирались. Сильные резкие удары хвостом, заставлявшие серебристое тело быстро плавать по тазу, означали несгибаемую волю к жизни и определенное нетерпение.

***

Трое хозяев замка с вызывающей медлительностью лакомились десертом, распространяясь о качестве особенно крупной лесной земляники и падающей жирности сливок, а гости просто погибали от любопытства и нетерпеливо ерзали на стульях. Наконец они свернули свои салфетки и засунули их в пестрые плетеные кольца. Томас О'Найн взял колокольчик и позвонил.

— Убирайте, Дун! — велел он вырезывателю силуэтов. — А вас, уважаемые гости, просим в соседнюю комнату! Дамы простят нам, что гомункулус, коего мы вам намереваемся представить, почти не одет. Иначе трудно было бы оценить, с какой аккуратностью он сработан. Прошу!

Томас О'Найн торжественно распахнул обитые железом двери мастерской, и всем взглядам открылся операционный стол, на котором лежало человеческое тело. В один голос ахнув, Саломе Сампротти, Теано и Симон подошли ближе.

— А я-то думал, речь идет о маленьком человечке в реторте! — восхищенно воскликнул Симон.

Человек, вытянувшийся перед ними на мраморной плите, был пропорционален, как модулор творения Ле Корбюзье^{173}. До пояса он был прикрыт простыней, но видимая часть не оставляла сомнений, что он до мельчайших подробностей подобен настоящему человеку. Каждый волосок, каждая пора на мускулистом теле были на своем месте. Для полноты иллюзии искусные мастера не забыли даже о грязи под ногтями, на руки же посадили несколько коричневых родинок.

— Потрогайте его! — предложил гостям барон фон Тульпенберг.

Ни у Теано, ни у Симона такого желания не возникло, поскольку в нынешнем состоянии гомункулус был страшен, как любой труп.

Но Саломе Сампротти, не колеблясь и со знанием дела, ощупала руку, под ее эластичной кожей ощущался настоящий скелет.