Барон и рыбы - [49]

— Пантикоза, а? — сказал он, разыгрывая пантомиму с тростью. Но не стал дожидаться ответа, поскольку конец трости указал прямо на мадемуазель Теано, прислонившуюся к дереву и приветливо ему машущую.

Симон поспешно подошел и весьма вежливо поздоровался. Ручка, над которой он склонился, свежо пахла вербеной.

— Ах вы, поклонник прессы, — мило пошутила она, вытаскивая из Симонова кармана «Обервельцский курьер». — Вы ведь позволите?

— С радостью. Я ни в коем случае не собирался утаить от вас последние новости из Обервельца, — подхватил Симон также шутливо. — К тому же ваш покорный слуга сам приложил к ним руку.

— Вы? — спросила она удивленно. — Я думала, вы юрист.

— И отказали мне в праве на высшие притязания, еще ничего не зная об этом прискорбном факте, — огорченно заключил Симон.

— А! — произнесла она, — так вам угодно быть стихотворцем!

— Как же вы так быстро догадались?

— Вы всегда так витиевато выражаетесь, — рассмеялась она, — к тому же под этим стихотворением стоит «д-р С.А.»

НОКТЮРН

Туман клубится. Смерть уж наготове,

заходит в дом и руку — в дымоход,

куда забился хромоногий Товий,

он кум куме, чей труп истлел до моха,

он лезет выше, жалобно скулит,

а гостья из него как дань МОЛОХУ

жаркое в исступлении творит.

— Красиво до дрожи, — оценила она. — И очень современно. Мне нравятся стихи, где все написано с маленькой буквы.

— В «Альпийском Фениксе» еще мельче. Но, к сожалению, там мне всегда приходилось печататься под псевдонимом, ведь «Феникс» — авангардистская газета, и в Управлении Лотерей, где я прежде служил, мне очень повредили бы подобные эскапады.

— Ах вы бедняжка, — пожалела его Теано, складывая газету. — Я так глупо вела себя вчера вечером.

— Вы сочли нотацию тетушки неподобающей?

— Она меня все время одергивает. Я понимаю, что маленькая билетерша и воды подать недостойна великой Сампротти, но уж с черным обезьяньим прислужником я всяко могу потягаться. Кроме того, меня очень задел бестактный намек на мои сердечные дела.

Обе повозки с шаром как раз скрылись за ближайшим поворотом Променада. Прикрыв глаза рукой, Симон следил за канатом, извивавшимся за ними по песку, как хвост огромной крысы.

— Мы тут наедине перед лицом Всевышнего, и вы с равным успехом можете удостоить меня ответа или пощечины: тот укротитель львов, которого помянула ваша тетя, был Жан Санпер?

— Я удостою вас и того, и другого, — отвечала Теано и слегка шлепнула Симона по левой щеке. — Да, Жан Санпер. Он был мною очень увлечен.

— Но вы не ответили на его томления, и он переключился на сестру итальянских эквилибристов. Дорогая, он на вашей совести!

— Возможно. — Теано нахмурила густые брови, в углах рта обозначились складки. В больших глазах заблестели слезы. — Это не та тема, на которую мне бы хотелось с вами поговорить.

— Он был весьма эффектен. Дайте мне еще пощечину. Мне нравится ваша твердая рука.

Она как двустволку нацелила на него огромные зрачки. Симон почувствовал себя неуютно и смущенно кашлянул.

— Расскажите мне о вашей кочевой жизни, — предложил он. — Тети тут нет, и никто вам не помешает. И поведите меня в какой-нибудь трактир или к крестьянину, у которого можно поесть. От печальных людей у меня всегда разыгрывается аппетит. — Удар по правой щеке был много сильнее первого.

— Весьма надеюсь, что вы все-таки не обжора!

— У «Лягушки с фонарем» тощие окорока, — извинился он и потер щеку. — Кроме того, пора обедать, а я очень привержен регулярным приемам пищи. Пойдемте! Я с животным наслаждением предамся занятию, которое вы, как мне кажется, по праву презираете.

Теано молча повернулась и пошла вперед. Когда Симон спросил, как происходила ликвидация цирка, она все же снизошла до рассказа. Грустная история о чистокровных лошадях, которые теперь развозят молоко в Страсбурге, о китайском жонглере, преемнике Ву Цы, ставшем в Париже мозольным оператором, и о веселых фургончиках, осевших на каких-то садовых участках. Теано с мрачным удовлетворением рассказывала, а Симон прерывал, только чтобы еще раз поразиться ее предусмотрительности и посочувствовать горькой доле наследства директора Вагеншрота.

Прошло не более четверти часа, как они свернули с Променада на узкую тропку, пробрались сквозь густые, уже начавшие желтеть кусты и бочком спустились по крутой поляне. Внизу путь к ровному дну долины, поросшему жестким, как проволока, невысоким кустарником, им преградила заросшая канава.

Симон одним прыжком перемахнул через отливающую зеленью воду, потом обернулся назад, собираясь подать руку Теано.

— Спасибо, я сама.

Теано прыгнула, поскользнулась на рыхлом берегу и плюхнулась в канаву, почти до колен уйдя в грязь. Молча улыбнувшись, Симон протянул ей так непредусмотрительно отвергнутую руку.

— Минутку — башмак утонул.

Потом она со смехом вылезла к нему. Черно-коричневые носки из грязи достигали подола юбки, грязь медленно стекала по голым ногам, украшая их абстрактными узорами.

— Превосходно, — оценил их Симон, поддерживая ее, чтобы она смогла снять и вытряхнуть второй башмак. Не отпуская его руки, она подхватила башмаки и нерешительно попробовала босой ногой бурую сухую землю между кустов.