Барон и рыбы - [104]

***

Какое счастье для Симона: вновь говорить с бароном и не думать при этом о сардине в тазу! Да будь сардина хоть разбароном, даже для его друзей она была просто-напросто — если отвлечься от проявлений его сомнительной разумности, бледного отсвета былого величия — жалкой маленькой рыбкой, обидным эрзацем, ничем не отличающимся от стай сардин в океане, кроме особенного прошлого.

И как же быстро все позабыли, что в самой сердцевине барона по-прежнему заключена рыба! Только педант назвал бы вопреки всему гомункулусом в высшей степени достойного господина, сошедшего через неделю после заключительного аккорда в Монройе с Восточного экспресса в Вене. Если человек — вновь цитата из Плесснера — по природе своей существо искусственное, то наш барон, вероятно, был особенно искусственным, так сказать, искусственно искусственным, не то человеком в подлиннейшем смысле слова, не то — сверхчеловеком. Да к чему эта казуистика?

Как бы то ни было, его имя — во всех энциклопедиях, его труды — во всех научных библиотеках, а его знаменитая коллекция заняла целую анфиладу залов в Венском придворном музее естествознания. На крышке скромного бронзового саркофага в фамильной усыпальнице имперских баронов фон Кройц цу Квергейм — боковой капелле церкви в Энгерлингене об Вюльгейм — выгравирована рыба. Причетник и сопровождаемые им туристы считают ее христианским символом. Ихтиологи, совершающие паломничество к последнему приюту своего божества, находят ее — по тем или иным причинам — исполненной глубочайшего смысла. А правду знают лишь приемный сын барона Симон и живущая в далекой Испании древняя Сампротти. Хозяева Монройи умерли, так и не найдя философского камня. Теано, племянницу г-жи Сампротти, во время посещения зверинца в Нойвиде сожрал бывший цирковой лев, давным-давно совершенно оглохший и не отзывавшийся поэтому на кличку Мануэль.

Александр Белобратов. Послесловие

Петер Маргинтер, относящийся к старшему поколению австрийских писателей (ему недавно исполнилось 60 лет), пришел в литературу вполне зрелым человеком. Он имел за плечами высшее юридическое образование (университеты Вены и Инсбрука), защитил диссертацию, несколько лет отдал чиновничьей службе в Конституционном суде и Торговой палате в Вене. Роман «Барон и рыбы» впервые вышел в свет в 1966 г. и принес автору если не славу, то по меньшей мере широкую литературную известность: его несколько раз переиздавали, он переведен на другие языки. Последовавшие за этим романом книги — за более чем четверть века писательства их накопилось свыше десятка — всегда находили своего читателя, ценившего в них занимательность (Маргинтер любит и умеет придумывать истории и сюжеты, пробуждающие здоровый читательский интерес — «а что же будет дальше?») и особый, имеющий, впрочем, почтенную традицию юмор (стоит назвать хотя бы Фрица фон Герцмановски-Орландо, одну из чрезвычайно любопытных фигур австрийской литературы середины нашего столетия). Нельзя не отметить и язык произведений Маргинтера — язык, насыщенный лексикой из самых разных пластов жизни и культуры: здесь и архаически-возвышенные слова и обороты, и лейтмотивные цепочки, идущие от сказочно-юмористической и сатирически-гротескной гофмановской традиции, и выражения вполне расхожие, обыденные, да еще порой и отчетливо диалектной окраски, и целые пласты канцелярита, столь прочно укрепившегося в современной речи, что он уже почти не идентифицируется как таковой. Петер Маргинтер по-особому строит фразу. И речь «невыявленного рассказчика», и диалоги его героев структурированы по законам определенной сложной мелодики, далеко не всегда поддающейся воспроизведению на другом языке.

В книгах Петера Маргинтера есть свой образ мира и человека, своя, впрочем, также имеющая солидных и почитаемых предшественников (Пифагор, Аполлоний Тианский, Новалис) философия бытия и поступка. В своей второй книге, романе «Мертвый дядюшка. Криминальная мистерия» (1967) Маргинтер придает Симону Айбелю (герой «Барона и рыб» перекочевал сюда, приобретя более отчетливые признаки «альтер эго» автора) черты «сущностно австрийские» (как считает Йозеф Стрелка, американский германист, автор одной из немногих исследовательских публикаций, посвященных Маргинтеру):

«Человек, сказал Симон, как термометр в ванне с водой, проникает по вертикали во все слои, во все уровни бытия… Однако, в отличие от термометра, ртуть, которую у человека замещает сознание, воздействует, нагреваясь, сама по себе, растягивается и показывает на шкале температуру самоосмысления, правда, в теснейшем взаимодействии со слоем, которого она как раз достигла и который, в свою очередь, из неразличимого состояния, из направления, в котором движется измерение, становится измеримой и осязаемой реальностью именно благодаря возможности зарегистрировать ее показатели на термометре сознания».

Герои Петера Маргинтера олицетворяют это бытие одновременно вовне и снаружи, в кругу чисто эмпирической реальности, пронизанной вымышленными, имажинерными ситуациями и ими размыкаемой, и в волшебном (или гротескно-подавляющем, как у Кафки) сне, разворачивающемся в подчеркнуто реальных измерениях, порой предельно заземленных, связанных с мельчайшими и низкими подробностями быта.