Барнаша - [207]
После известия о смерти, прошелестевшего в толпе, я не помню ничего. Я потеряла сознание. И множество часов — вечер, ночь, ещё день — провела в доме Иоанны, куда меня увезли. Окружённая теми, кто боролся за мою жизнь и жизнь ребёнка. Я не боролась ни за что. Я предпочитала умереть.
— Мариам, открой глаза, девочка, довольно спать!
Суровый, донельзя властный голос из детства. Я снова в Храме, и Великая Жрица призывает меня. Ей нельзя не подчиниться.
Присев в постели, я открываю глаза. Первое, что я вижу — это внимательный, ласковый и сочувствующий взгляд Эстер. Никогда, никогда он не был таким в детстве. За спиной Верховной жрицы — измученная Иоанна, со впалыми щеками, под глазами — круги, она просто тень той довольной, цветущей женщины, что я знала. Марфа, на коленях возле постели, и кажется, судя по её виду, она не спала вечность. Мне трудно понять, почему они собрались здесь, возле меня, вместе. Мне требуется для этого время.
Но, поняв, я издаю стон и вновь откидываюсь на подушки. Они здесь, потому что Иисус умер на кресте! Зачем меня привели в чувство? Я хочу забыться, я не хочу ничего знать…
— Мариам! Я сказала тебе и повторяю — довольно спать! Нельзя убежать от горя в сон и забытьё навеки.
Быстрые руки жрицы касаются точек на моей голове, массируя их, давя. Мне больно, но при этом приятно. Эти руки дарят мне бодрость. Они вырывают меня из темноты, куда я провалилась у Гольгольты.
— Кроме всего прочего, дорогая, — спокойно, твёрдо увещевает меня жрица, — ты забыла о том, что есть долг. Мне стыдно за тебя, Мариам. Разве этому я учила тебя?
Я ничего не хочу слышать о долге. Но я слышу о нём, и достаточно, чтобы наконец проникнуться. Эстер, она такая сильная. Она мудрая, и знает жизнь. Она знает также, как скроено сердце женщины. Эстер находит слова, после которых слезы прорываются сквозь сдерживающую их плотину, и я плачу, плачу, изливая в слезах своё горе и боль. Слёзы уносят с собой все силы, но странно — потом я встаю. Снова ощущаю биение жизни под сердцем, ребёнок властно напоминает о себе. Уходя из моей жизни, Эстер говорит мне то, что останется в сердце навсегда.
— Все эти встречи, Мариам, встречи с мужчинами, которых мы любим, и которые любят нас… Разве это главное? Главное — то, ради чего мы встречаемся. Я, жрица Великой Матери, хочу признаться, что завидую тебе. Услышь это слово, главное в имени Богини. Она — мать! Она — Великая Мать, и в этом её главное предназначение. Не в ласках, не в кувыркании на ложе, не в стонах, и даже не в самой любви, от которой, кажется, разрывается сердце! Материнство — то, что необходимо женщине, чтобы она стала Богиней. Тот, кого ты оплакиваешь, оставил свой след на земле. И в тебе он тоже оставил свой след. После этого он мог умереть, имел право. Твой долг — не потерять его плоть и кровь в себе, дабы он мог возродиться. Я пришла, чтобы сказать тебе ещё и это. Больше мне нечего сказать тебе, девочка моя. Во всём остальном ты уже обошла меня, учившую тебя. Живи ради жизни, что в тебе — и выполни долг.
И я осталась жить. Раз уж у меня были долги, то первым из них был долг посетить могилу мужа, не так ли? Я известила Иосифа об этом. Ибо Иосиф был тем, кому разрешил римский властитель, пусть будет проклято самое имя его, снять с креста тело моего мужа.
В первый день недели, в темноту едва наметившегося утра, вышла я из дома. Правда, не сразу, как хотела, меня задержали. На пороге стояла взволнованная Иоанна. Подруга испуганно смотрела на меня, не смея сказать хоть слово. Она терзалась моей ненавистью, которую ощущала, но больше боялась горя, которое могло бы нанести мне непоправимый вред. Вздохнув, я впервые за это время сама протянула к ней ей руки, и обняла её, и вытерла своими руками слезы на её глазах. Это было странно — чувствовать себя такой взрослой, такой мудрой в сравнении с ней. Я знала, ей уже никогда не угнаться за мной в постижении жизни. И порадовалась тому, что не угнаться. Немногие из нас заслуживают счастья на земле, ещё меньше тех, кто его действительно обретает. Как же хорошо, что среди них моя подруга! Ненависть уходила из сердца, благодарность и любовь возвращались в него, а с ними — печаль, новая боль, боль большой разлуки. Мы обе почему-то чувствовали это.
— Я пойду одна от этого порога, — сказала я ей. — Не возражай, ведь ты и сама знаешь, что так надо. Спасибо за всё. Ты знаешь, что я тебя любила.
— Я тоже… Я знала, что твой путь — иной, и боялась этого, так боялась! И вот — час пришёл, я знаю, но не могу отпустить тебя, не могу…
Что тут скажешь? Она отпустила меня, как все, кого я любила…
О том, что произошло со мной у гроба мужа, я умолчу. Разве не знает кто, что двух ангелов встретила я на могиле? А во гробе не было никого, лишь свитые погребальные пелены, и погребальный плат с головы … Кифа доскажет об этом, он любит рассказывать. И любит быть первым, самым главным, у него не отнимешь этой чести.[377] Крепкая рука Иосифа остановила мой сумасшедший бег по дороге обратно. Он вырос тенью на моём пути, и взял меня за руку.
— Пойдём, — сказал он мне. Дорога длинна.
Если Вы полагаете, что герой этой книги настоящее чудовище, которое казнит без разбора правых и виноватых, время проводит в бесконечных оргиях, устраивает своему любимому коню Быстроногому великолепную конюшню непосредственно в Сенате, то Вы ошибаетесь.Это означает лишь, что Вы неплохо знакомы с официальной историографией. Читали книги, смотрели фильмы о третьем императоре Рима, Гае Августе Цезаре Германике. И имеете о нем свое представление; с нашей точки зрения, глубоко неверное.Авторы романа «Калигула», Фурсин О.П., Какабадзе М.О., приносят Вам свои искренние извинения.
Понтий Пилат, первосвященники Анна и Каиафа, гонители Христа — читатель, тебе знакомы эти имена, не правда ли? И Ирод Великий, и внучка его, Иродиада. А Саломея все еще танцует в твоем воображении роковой танец страсти и смерти…
Русская сказка из жизни конца первой половины 19 века. Сказка для взрослых, с философским подтекстом в доступном нам объеме.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.