Барин и слуга - [3]

Вся комната была уставлена полками, шкафами, столиками, скамейками. На полках были наставлены коробки из папки, склянки, камни, раковины, куски разных деревьев. В шкафах виднелись книги, чучела разных птиц и животных, кости и скелеты, животные и растения в спирту, разные физические и химические приборы. На окнах стояли два террариума и отводки растений. На столе у окна виднелся большой, великолепный микроскоп.

Эта комната была точно маленький музей.

Михей Захарыч подошел к правой полке, стал переставлять белые коробки и обметать с них пыль. В этих коробках находились засушенные растения. Старик подолгу смотрел на них и разговаривал сам с собою:

— Да, некоторые уж надо бы обменять: позасохли, развалились. Разве «они» остерегаются, хватают руками без внимания… А это — вещь нежная, деликатная.

Михей Захарыч долго провозился за уборкой лаборатории: каждый предмет здесь интересовал его, как будто он видел его в первый раз. В конце концов, он присел за микроскоп и стал что-то в него рассматривать. Время пролетело незаметно.

Старуха Марья, женщина очень любопытная, уж несколько раз подходила на цыпочках к двери лаборатории и заглядывала в замочную скважину. Ее сильно подмывало узнать, что это делает так тихо и долго в барской комнате лакей.

— Хорошо живется этому старику, — рассказывала всем соседям поденщица. — Заберется это он в господские комнаты, — что хочет, то и берет, своя рука — владыка… А не то рассядется на мягкие кресла, либо ляжет на постель и нежится целый день.

Марья любила для красного словца много прибавить лишнего.

Наскучив подсматривать за Михеем Захарычем, старуха стучала в дверь…

— Что ж это ты, Захарыч, на столе не накрываешь? Забрался в комнату, да и про барина забыл, — говорила она, стоя у двери.

— Не твое дело рассуждать, — раздавался за дверью писклявый голос.

Михей Захарыч очень не любил, когда прерывали.

— Мне ведь все равно… Я только к слову, — отвечала старуха и, громко шлепая ногами, скрывалась на кухню.

— Марья, Марья, готов ли обед? — кричал через несколько минут на всю квартиру Михей Захарыч.

— А ты бы подольше в господских шкафах рылся, — ворчала про себя завистливая старуха.

Неизвестно, какое отношение могли иметь шкафы к обеду!

Михей Захарыч громко стучал в столовой тарелками, ножами, ложками.

В прихожей раздавался скоро звонок, и слышался ласковый, приятный голос, говоривший:

— Здравствуй, мой голубчик Михеюшка… Ну, что, все ли у тебя обстоит благополучно? Фу, как устал, проголодался… Давай скорее есть.

III

Андрей Иванович Новоселов в обыденной жизни был, как говорится, совершенный ребенок. Он часто не знал употребления самых простых вещей: например, вьюшки, ухвата, кочерги. Если бы его спросить, из чего варят суп, он бы, наверно, ответил: «Надо взять луковицу, положить в воду и долго-долго кипятить».

Старик профессор был не от мира сего. Он весь ушел в науку и жил в другом мире, который был для него живым и много говорящим уму и сердцу. То он писал сочинения, то работал с микроскопом, то занимался с кем-нибудь из молодежи, то читал, не замечая того, что происходило вокруг.

Зато Михей Захарыч весь был полон мелких каждодневных житейских забот. Он распоряжался в доме решительно всем и был для Андрея Ивановича необходим как воздух.

Когда раз слуга уехал на неделю в деревню к своей старухе, то барин оказался в самом беспомощном состоянии и пришел в отчаяние. На первых же порах ему пришлось пришить пуговицу к вицмундиру. Это показалось ему гораздо труднее, чем прочитать подряд пять лекций. Он просидел за этой работой чуть ли не два часа, примерял, прикладывал, пуговица то и дело выскальзывала из его рук, он переколол себе иглой все пальцы, намотал массу ниток, а пришитая пуговица к вечеру все-таки отлетела.

«Трудное, замысловатое дело портного, — думал профессор, печально глядя на отлетевшую пуговицу. Каждый человек должен выбирать профессию, к которой склонен. Вот хоть бы я: кажется, умирай с голоду, а не сумел бы сделаться портным».

Как радостно встретил Андрей Иванович вернувшегося из деревни слугу!

— Как я рад, что ты приехал, Михеюшка… Я без тебя совсем пропал, — весело говорил он, обнимая приехавшего.

— Зато уже и напроказили вы тут без меня. Это что же такое?! В буфете стоит сахар вместе с табаком, валяются обломки булки, лимон заплесневел, платье все не вычищено, везде пыль… Матушки, что вы за неделю чаю да сахару извели, точно тут балы задавали?!

— Не ворчи, старина… Марьюшка меня без тебя хороший берегла, — оправдывал Андрей Иванович служанку.

— Вижу, вижу я, как она вас берегла. Не поблагодарю ее за это, — сердился старик, и его воркотни хватило на две недели.

Михей Захарыч ухаживал за своим барином, как за ребенком, берег каждую его вещь и, чтобы купить что-нибудь подешевле, готов был исходить полгорода. Он помнил за барина все, что тому было нужно взять на лекции или сделать дома, и очень часто давал полезные советы и указывал, как поступить.

Но если профессор садился за книгу, за работу или уходил в лабораторию, то особа его становилась священна. Старик слуга ходил на цыпочках и боялся произнести громкое слово, а если иногда в дверях показывалась Марья, он на нее так сердито махал руками, что та испуганно скрывалась в кухню.