Бархатный сезон - [19]

Дима пошарил в бумажнике и протянул бабке две сотни.

— А, такие рубли-те… — разочарованно протянула старуха, поднеся купюры к носу. — Я-то думала, советские или царские… Ну да и ладно, с паршивой овцы… Ну, заходите, что ли. А то я двери-те в сени не заперла, выстудила, видать, избу-то.

Бабка Поля провела измотанных промокших путников через тёмные сени, забитые всякой рухлядью, в избу. Напротив входа на путешественников уставилась, широко раскрыв пасть, русская печь. От неё веяло таким теплом, уютом и воспоминаниями детства, что у Димы по телу пробежали приятные мурашки. Наконец-то в тепле!

Было бы здорово наплевать на все презентации, совещания и переговоры, переодеться в сухое, забраться на печку, где приятно пахло то ли полынью, то ли берёзовыми вениками, и уснуть, укрывшись каким-нибудь драным тулупом.

— Сымай чоботы-те, посуши, — предложила бабка Леночке, пряча Димины деньги куда-то в передник. — Садись вон к печке и сымай.

— Что снимать? — спросила девушка.

— Кроссовки! — подсказал, ухмыльнувшись, эрудированный Дима. — Эх ты, поколение некст!

Леночка со скрипом стащила кроссовки, сняла промокшие насквозь носки, уселась на низкий табурет и с блаженством протянула бледно-синюшные ноги к печке.

— Давай чоботы, посушу, — Бабка приставила Леночкины кроссовки к печке, сверху набросила на них носки, а взамен кинула девушке мягкие вязаные тапочки огромного размера.

Дима не стал дожидаться приглашения и тоже разулся. Но вязаных тапок ему уже не досталось, пришлось довольствоваться обычными, видимо, купленными на вещевом рынке, ободранными и по-азиатски аляпистыми.

— Девка-то твоя тоща. Захворает. Надо ей ноги самогонкой растереть, — озабоченно произнёс дед. Он ушёл в соседнюю комнату, где бабка звенела посудой, погремел крышкой подпола, почертыхался и вернулся с огромной бутылью прозрачной жидкости.

— Ты что ль натрёшь девке, ягодник? — предложил он Диме, протягивая бутыль.

Дима не отказался бы, но Леночка это заметила и немедленно вскочила.

— Я сама!

— Ох ты, стрекоза! Ну сама, так сама! Держи, растирай.

Дед сходил за стаканом и нацедил Леночке сильно пахнущей хлебом жидкости чуть больше половины.

— А мы с твоим мужиком пока изнутри разотрёмся! — Дед подмигнул Диме и выразительно щёлкнул по горлу. — Смотри, как слеза прозрачная! И сивухой не пахнет!

В глазах Лены Дима прочёл огромное желание присоединиться к выпивке, но у старика даже в мыслях не было предложить девице самогонки. Ромашин увидел, как Леночкина рука поползла в сумку за сигаретой. Незаметно от деда, Дима дёрнул девушку за рукав и отрицательно помотал головой. Он знал из книг, что деревенские обычно очень плохо относятся к женскому курению. Чего доброго, бабка учует и вытурит их опять под дождь.

Дед Сашка сходил за стопками и закуской, они с Димой уютно расположились возле печки, выпили и смачно захрустели солёными огурчиками. Лена сглотнула слюну.

— Да ты не глотай слюнки, — заметил глазастый дед. — Щас Полюшка на стол накроет, завтракать пойдёте. Мы-то рано с ней встаём. Тут из-за Заморочья всё время сбилось, так иной раз…

Дед Сашка неожиданно замолчал.

Из комнаты потянуло аппетитным запахом. Выпивший дед ещё больше подобрел и подсел к Лене.

— Ты, девка, на меня не серчай. Я ж вас чуть не подстрелил.

— Да ерунда какая! Ну, и подстрелил бы, делов-то! — горько улыбнулась Лена.

— Просто объект тут секретный, полигон… Был… Учёные там… Вот я по привычке и бдю. Вдруг диверсант какой. Охраны-то нет теперь… Бардак!

— Помолчал бы ты, пенёк дряхлый! — крикнула из комнаты Полюшка. — Вот ведь дьявол болтливый!

Дед Сашка послушно замолчал.

— А чего бдить-то, дед? — спросил немного порозовевший от печки и спиртного Дима. — Раз охрану сняли, значит, уже ничего ценного нет.

Дед хмыкнул так, будто Дима какую-то ерунду спросил:

— Ну ты выдал, парень! Ничего ценного! А само Заморочье что уже, не ценно?!

— А что в нём ценного? — спросил Ромашин, вспоминая свою способность говорить о незнакомых вещах с тоном знатока.

Старик только разочарованно рукой махнул.

— Во даёт! Газет что ль не читаешь?

— Ты бы, старый, помолчал! — раздался из комнаты сердитый голос хозяйки.

Лена поднялась с табурета, обула вязаные тапочки и прошла в комнату.

— Давайте, я вам помогу, тёть Поль.

Бабка с уважением посмотрела на Леночку, и взгляд ей потеплел.

— Ну, помоги, раз не сидится. Вроде городская, а, смотри-ка…

— Да какая я городская! У меня мама деревенская. Она замуж в городе вышла…

Женщины, старая и молодая, дружно захлопотали вокруг стола.

— Раньше, бывалоча, академики приезжали сюда, на полигон, — продолжил дед. — Военные всякие, начальство… А потом этот… как его… «Обдергон», «Абирон»… закрыли, вот и у нас запустение. Эх, жисть!

— Ты что-то разговорился, старый! — крикнула из комнаты бабка. — Иди-ка лучше дров-от принеси с сарая. Много не бери — русскую топить не буду, подтопок только. И этого городского захвати в помощники. А то, ишь, сидят тут, ржут, пьянчуги!

Завтрак (или поздний ужин) был обилен: хлеб домашней выпечки, наваристые кислые щи, картошка в мундире, крутые яйца, варёное мясо, различные солёные огурчики-помидорчики-грибочки, домашний ядрёный квас с хреном. Вся эта благодать щедро смачивалась самогоном под завистливые взгляды Леночки, пока баба Поля не убрала бутылку подальше.