Барби играет в куклы - [9]

Итак, мы пошли смотреть Ксюшенькино местечко. Местечко было как местечко — довольно большой диван, да еще и с огромным цветком в придачу, кажется, фикусом. Вот фикус мне понравился, буду спать как в джунглях. И все это дело при необходимости можно было закрыть ширмой. Нормально. Только вот у Георга, судя по всему, было совершенно другое мнение, он был не в восторге. Но я тут же позабыла и про фикус, и про Георга, когда увидела в соседней комнате как попало застеленную кровать (Полковника на них нет) и стол, заваленный тетрадями и еще какой-то фигней, и раскиданные вещи.

Вот черт! Почему мне ни разу не пришло в голову, что тетка может жить не одна? То, что Полковник говорил о ней в единственном числе, совершенно нормально, странно еще, что он снизошел до каких-то пояснений — ведь запросто мог без всяких разговоров взять и переселить меня на новое место, разбирайся потом отчего да почему. Да и вообще, а сам-то он удосужился поинтересоваться, кто здесь живет, или просто отдал тетке приказ и точка?

Раскиданные там и сям вещи недвусмысленно давали понять, что их хозяин здесь у себя дома, не то, что некоторые. Я в полной растерянности стояла посреди комнаты, сразу почувствовав себя лазутчиком на вражеской территории, и лихорадочно придумывала повод для того, чтобы сейчас же, немедленно уйти из этого дома. Но этот чертов повод никак не придумывался, и мне пришлось остаться.

Как же мне было неуютно, но тетя Валентина решительно ничего такого не замечала. Она говорила, говорила, а сама при этом все время что-то складывала, расправляла, встряхивала. Я вовремя сообразила, что если буду стоять с разинутым ртом, точно пугало среди огорода, то опять пропущу что-нибудь важное. И действительно, спохватилась я почти вовремя, как раз для того, чтобы услышать совершенно невероятную для меня вещь — тетя вышла замуж за вдовца с ребенком!

Я стояла точно громом пораженная — это что же Полковник такое задумал, а? Это я должна теперь жить здесь, где обитает ужасный ребенок, а в его испорченности я ни минуты не сомневалась, да еще и вдовец!

В полном оцепенении я смотрела на тетю Валентину: подумать только, человек жил среди такого кошмара, да еще рассказывал о нем будничным тоном, будто делился рецептом борща. Нет, надо бежать отсюда, бежать домой и дожидаться Бабтоню да хотя бы под дверью, и пусть Полковник лопнет от злости, когда вернется! Я уже, забившись в угол дивана, что-то такое стала прикидывать, вроде бы план действий, но в этот момент в дверях загремел ключ, Георг моментально встал в боевую стойку, и я вскочила как ужаленная. Бежать было поздно, пришел вдовец с ребенком!

Вот появились у меня непонятно когда две поганые особенности: одна — в самые неподходящие моменты слышать голос ехидны, засевшей где-то под моей грудной клеткой, другая — видеть себя в разных там ситуациях как бы со стороны, вроде как картинки в книжке, только живые. И вечно я на этих картинках дура дурой.

Вот и теперь — стоит среди комнаты растрепа с разинутым ртом и пялится в ужасе на дверь, а в комнату входит… а в комнату входит дядька во всем черном, смотрит на неё, то есть на меня черными-черными глазами, у него мертвенно белое лицо, а из-за его спины вылезает некто похожий на тролля с рогаткой и бац! мне в лоб… Все эти ужасы эта самая ехидна рассказывала страшным грубым голосом, да еще и слова растягивала, издевалась.

Похоже, что вид у меня в тот момент был совершенно дикий, потому что Георг коротко мявкнул и застыл рядом, подняв трубой хвост. Кажется, именно так коты должны реагировать на всякую там нечисть… И вот тут в комнату вошел тот самый вдовец, или нет, вместо него вошел высокий худощавый дядька в очках и сразу сказал:

— Ага, вот она у нас какая. Ну что, племяшка, давай знакомиться, и так мы с этим делом сильно затянули.

Да-а, у него и в самом деле имелись темные глаза, только они были неожиданно веселые и как будто чуть дикие что ли. Точно! У него глаза были как у Мики, вот. И сам он походил на немолодого цыгана, который бродил-бродил по степям и наконец пришел домой. И теперь это был домашний такой цыган — белозубый и, кажется, добрый…

— Дядя Толя, — первым сказал он, — прошу любить и жаловать.

И сам взял в свою большую горячую ладонь мою, холодную и влажную. И ничего, не поморщился, а даже улыбнулся какой-то знакомой улыбкой, и я тут же вспомнила — да-да, именно так улыбается Мики, и у меня стало тепло и легко в груди. Жаль, Георг не хотел принять участия в этой трогательной сцене, он всем свои видом показывал: не подходи, мол, задеру! И явно собирался завести свою шарманку. Дядя вызова не принял и отступил, только сказав: ишь ты, защитник…

Я наконец опомнилась и в ответ произнесла своё имя, хотя это было, в общем-то, ни чему, но так делают взрослые люди, и я назвала, и совершенно неожиданно для себя даже пояснила насчет Георга, что он чужим не дается. На что дядя сказал: "Ого"! Вообще-то я сильно подозревала, что Георг просто не выносит именно мужчин, но вслух ничего такого объяснять не стала, дядя мне нравился.

Я не совсем поняла, к чему относится дядино "ого", но всё равно нисколечко не обиделась. Даже если это про мой голос, то я привыкла. Еще с тех пор, когда тысячу лет назад мы в школе учили стихи Некрасова, а может быть и еще раньше. Просто, когда дело доходило до строк: "… крикнул малюточка басом", все начинали смеяться и показывать на меня пальцами. И учительница тоже улыбалась. Потому что я как раз была малюточкой, говорящей басом. Непонятно как так получилось, но мое горло когда-то болело, болело, а потом болеть перестало, но начало издавать очень низкие звуки. И это производило на неподготовленных слушателей потрясающее впечатление. Скажу по секрету, я даже нашла сравнение. Лягушка-бык… Да-да, она самая. Небольшая такая скотинка, которая открывает свой опять же небольшой ротик и издает немыслимый звук, точно она… Ну это из ее названия ясно. Поэтому я старалась говорить как можно меньше, чтобы никого, так сказать, не травмировать. Но дядя Толя выглядел как раз не травмированным, а довольным. Хотя не очень понятно, чем именно.