Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе - [9]

– Вы не знаете, что этот поезд приходит в разные вокзалы? – заискивающе улыбаясь, спросил мсье.

– А сегодня он куда приходит? – спросил изумленно Владимиров.

Поезд дал предупредительный свисток.

– Будете ли вы любезны, чтобы закрыть дверь? – жалобно намекнул мсье, кутаясь от утренней прохлады в тонкое пальтецо.

– Не буду, – буркнул Артемий Иванович. – Ты зачем омара отпустил? Да за такое дело в участок!

– А вы знаете, что мы уже в свободной стране?

– Какой еще стране?

– Англии. А здесь нас, социалистов, таким как вы, не выдают.

– А каким выдают? – в полнейшем недоумении спросил Артемий Иванович.

– Долой самодержавие! – дрожащим голосом сказал мсье, встал и сделал шаг к двери, но перед самым его носом она была закрыта кондуктором, и поезд тронулся.

Артемий Иванович почувствовал, что у него похолодело все, даже уши. «Боже милостивый! – подумал он. – Так он из революционеров! И у него групповая фотография всей нашей коммуны «Трудовая лягушка» на празднике головастиков! Ну конечно, он послан, чтобы отомстить за Женеву!»

Владимиров стал искать пути ко спасению. Можно было попытаться выпрыгнуть в окно, но за окном стремительно мелькали телеграфные столбы. Поезд шел так быстро, как Артемию Ивановичу не приходилось ездить даже во Франции. Краем глаза он заметил, что социалист тоже смотрит на окно.

«Наверное, он хочет сбросить меня с поезда, – решил Артемий Иванович. – Но у него ничего не выйдет, в окно я не пролезу. Я толстопузый. Нешто в дверь? Но это то же самое. Разве с другой стороны…»

Но с другой стороны столбы мелькали с тою же скоростью.

«У меня в саквояже есть крепкий галстук. А если броситься на этого субъекта и задушить его? Нет, вон он какой вертлявый. И вдруг у него нож? Или револьвер? Уж лучше повеситься, говорят, это не больно».

Он поднял глаза на электрическую лампочку, тихо жужжавшую под потолком, и одновременно с ним социалист тоже задрал голову вверх, слегка приподняв ее на длинной шее над укрывавшей его папкой.

Артемий Иванович безвольно закатил глаза и впал в спасительное забытье. В таком состоянии он проделал весь оставшийся путь и даже не заметил, как поезд расформировали, к вагонам, идущим на вокзал Чаринг-Кросс, присоединили паровоз и он поволок их через мост на левый берег Темзы. Он очнулся, когда поезд был уже над серединой реки, и взглянул в окно. Нескончаемые баржи, стоявшие у пристаней, паровые катера, снующие по блестящей в свете тысяч фонарей воде – все это было способно удивить даже Владимирова, побывавшего не только в Петербурге, но и в других столицах Европы. Вид, внезапно открывшийся с моста на реку, так поразил Артемия Ивановича, что он забыл про социалиста, опустил окно и высунулся по пояс.

Поезд втянулся под залитый электрическим светом шатер вокзала. Воспользовавшись тем, что Артемий Иванович отвлекся, социалист тихо приоткрыл противоположную дверь купе и выскользнул наружу. Раздался глухой удар и сдавленный крик. Состав, скрежеща, остановился, а Артемий Иванович все так же продолжал таращить глаза, торча в окне. Он не видел, что произошло с социалистом, поэтому имел все основания считать, что тот специально зажал его окном в этой проклятой двери, которую ему придется носить на себе теперь уже до самой смерти, или пока он не похудеет. Кондуктор шел вдоль вагона, собирая билеты. Дойдя до купе с Владимировым и подождав некоторое время, он все же решился открыть дверь в надежде, что джентльмен, торчавший из окна, останется внутри. К изумлению кондуктора, Артемий Иванович открылся вместе с дверью, так и не покинув окна, а вместо его лица перед кондуктором возникла обтянутая застиранными штанами задница. Артемий Иванович отчаянно сучил ножками в воздухе. При помощи кондуктора и сочувствовавшей публики он был освобожден и установлен на землю. Таможенные чиновники проверили в купе багаж и разнородная толпа мужчин и женщин устремилась к зданию вокзала, торопливо суя носильщикам багажные квитанции. Казалось, тот же могучий инстинкт, который заставляет жителей джунглей мчаться прочь от пожара равно льву и суслику, гнал их – будь то пассажир третьего класса или первого – в одном направлении: к вокзальному ватерклозету. Отдав билеты кондуктору, Артемий Иванович сердито растолкал зевак и побежал по дебаркадеру, размахивая саквояжами, пока не выскочил на привокзальную площадь.

И тут он вспомнил об ирландцах. Растерянно оглядевшись, он обнаружил, что тех и след простыл – они потерялись еще в Дувре. «Что же я скажу поляку? – в панике подумал Владимиров. – И Рачковскому?»

И он бросился обратно в надежде поправить дело. Почти час он бегал по вокзалу с одного дебаркадера на другой, мешал пассажирам и беспрерывно причитал, пока его, наконец, не остановил полицейский, уже давно заприметивший этого странного иностранца.

Оказалось, что Артемий Иванович не может ни слова понять из учтивой речи констебля. Он вдруг понял, что не только проклятые ирландцы куда-то задевались, так еще и поляк не встретил его. Крупные слезы покатились по его щекам.

Констебль жестом предложил ему следовать за ним. Они вышли на шумную привокзальную площадь, забитую всевозможными омнибусами и экипажами самых странных форм и цветов. Здесь полицейский вдруг нырнул в небольшой магазинчик, где хозяин, после недолгого совещания с этим представителем власти обратился к Артемию Ивановичу на довольно сносном французском языке: