Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе - [32]

Незадолго до четырех они подошли к церкви Сент-Мери-Матфелон и встали у прохода в каменной ограде. Тамулти с ирландцами явился ровно в четыре, когда забили огромные часы на башне. Оба они были насуплены и сердиты, и все время прятались за спину доктора, чтобы не вступать ни в какие разговоры с Артемием Ивановичем.

– Сейчас мы пойдем осматривать помещение под мастерскую, – сказал поляк. – Оно тут, рядом, во дворе Восточно-Лондонского театра.

Он повернулся, чтобы показать дорогу, но тут ему на шею опять бросилась Келли, заливаясь пьяными слезами и ласково называя его по-русски «драной сюкой». Под ехидные замечания Артемия Ивановича и неодобрительное ворчание Тамулти насчет того, что он сделал бы с этой коровой, будь на то его воля, Фаберовский был вынужден сдать Келли на руки подоспевшему констеблю и тот повел ее в часть на Леман-стрит, чтобы потом представить перед Темзенским судом магистратов по обвинению в приставании к мужчинам на улице.

Слабые попытки поляка оправдаться тем, что он эту Келли и знать не знает, были с торжеством парированы Артемием Ивановичем:

– А что же вы тогда, Фаберовский, мне ее утром сватали, если не знаете? И после этого вы хотите, чтобы я доверил вам казенные суммы?! Дымшиц, Дымшиц, это была шутка!

У Артемия Ивановича затряслись руки, когда он увидел, как при словах о «казенных суммах» полезли вверх густые брови управляющего клубом.

– Ну взгляните на меня, да кто мне, такому дураку, казенные суммы доверит?

И на всякий случай Владимиров показал Дымшицу язык и звучно поболтал им во рту.

Тяжело вздохнув и не смея даже глядеть в сторону ирландцев, Фаберовский повел всех к Восточно-Лондонскому театру и через здание театра и узкий мощеный проход провел их на другую сторону квартала, на Филдгейт-стрит. С улицы Фаберовский с Артемием Ивановичем проникли на задворки театра, где на захламленным старыми декорациями дворе стоял кирпичный сарай с высокой закопченной трубой, оставив ирландцев и Дымшица на улице.

Этот сарай и был конечной целью Фаберовского. Открыв створку старых деревянных ворот на одной ржавой петле, поляк вошел в полумрак сарая и втянул за собой Владимирова.

– Что вам здесь надо? – довольно грубо окликнул их плотный мужчина в сюртуке и котелке. Поляк сразу заметил, что его одежда, мятая и давно не чищенная, указывала на отсутствие женской заботы, хотя на пальце у мужчины блестело толстое обручальное кольцо. Однако траурная креповая лента на котелке разъясняла эту странность – перед ними стоял безутешный вдовец.

– Выражаю вам свои соболезнования, – сказал Фаберовский.

– С кем имею честь? – значительно смягчившись, спросил мужчина.

Фаберовский представился мистером Смитом и представил Артемия Ивановича, который в полудреме покачивался рядом, выдав его за специалиста из России по сценическим механизмам. Мужчина же оказался владельцем сарая, тем самым мистером Джорджем Ласком, строительным подрядчиком и специалистом по реконструкции театров и мюзик-холлов, с которым договорилась Шапиро. Узнав, что джентльмены заглядывали в сарай, потому что подыскивают подходящее помещение, Ласк удрученно развел руками и сообщил, что помещение уже сдано им под парфюмерную мастерскую и что парфюмеры с деньгами прибудут через полчаса.

– Ой, барыньки! – встрепенулся вдруг Артемий Иванович.

В сарай вошли, держась за руки, две молодых девушки, одинаково худые, в скромных темных платьях. В их лицах было что-то по-английски лошадиное, а ступни ног в высоких ботинках на шнуровке казались невероятно, даже болезненно большими. Но Владимиров не разглядел этого, потому что смотрел на них из темноты сарая против света, лившегося через ворота, и видел только ореолы золотистых курчавых волос вокруг их голов.

– Мои дочки, Мод и Эдит, – сказал Ласк. – Девочки, ступайте обратно домой, вам еще надо переодеться. Осталось всего три часа. Я скоро приду.

– Что сегодня дают? – спросил Фаберовский.

– «Смерть в Сиднеме или Уэстоухиллскую Розу», мелодраму молодого автора мистера Понтефракта. Этот Понтефракт просватался к моей Эдит, но я ему пока отказал. Во-первых, ей всего шестнадцать лет, а во-вторых, сперва посчитаем, что он заработает к концу сезона.

Обе дочери Ласка вышли из сарая и тут Артемий Иванович, словно сомнамбула, двинулся за ними следом. Фаберовский не сразу заметил это, так как мистер Ласк в это время стал жаловаться ему на свою тяжкую отцовскую долю, на то, что он вынужден тратить время на воспитание дочерей – сыновья, слава Богу, уже выросли – и из-за этого уже упустил очень выгодный контракт на перестройку мюзик-холла «Парагон» на Майл-Энд-роуд. Мистер Ласк оказался внимательней. Едва Артемий Иванович выскользнул из сарая, он озабоченно спросил:

– А сколько зарабатывает ваш мистер Гурин?

– Не ведаю, сколько он зарабатывает, но даю вам слово джентльмена, с начала августа он просадил почти триста фунтов.

Мистер Ласк все понял. Он схватил свою толстую палку, перехватив ее как дубину и, извинившись, устремился вслед за дочками и Владимировым.

В это время на Филдгейт-стрит прямо у ворот остановился мебельный фургон и с него слезли два еврея. Одним из них был пресловутый Иосиф Леви, мясник из Сити, а другим уайтчеплский мебелеторговец Гарри Харрис с Касл-стрит. Сопоставив просьбу Шапиро о ходатайстве перед Ласком о найме помещения и испрашивание Дымшицем кредита под залог клуба для устройства парфюмерной мастерской, они решили на месте убедиться, что это стоящее дело.