Барабанившие в стенку - [3]

В общем-то, я, конечно, понимал его. Ведь если уж и так и сяк – все равно, так пусть хотя бы по возможности страданий меньше. В этом смысле все правильно. Потому что поездки эти, как ни поверни, были для меня черными днями. Не только из-за леса, ездил-то я хорошо, да и надеялся все-таки, что партизаны не обязательно на машины с красным крестом охотятся. Отправлялись мы, значит, в семь утра. К девяти были на месте. Не скажу, чтобы приходилось там ждать, или искать кого-то или еще что, как у нас бывает; у немцев-то организация была очень точная. Построение, перекличка, тут же раздают лопаты, отмечают колышка-ми пятнадцать раз по метру и – за дело! Черный лесной песчаник податлив, не проходило и полутора часов, как даже непривычные к такой работе женщины откапывали яму глубиной метр восемьдесят, согласно приказу. Потом опять построение, одежду долой и – к яме, а там наготове автоматчики полукругом. Бывало, еще нет и одиннадцати, а дезинфекционная команда уже поливает их известью и рабочая рота начинает закапывать. Я получал в конторе расписку, отмечал путевой лист и – в обратный путь, к концу раздачи обеда уже дома. После обеда еще один рейс: за новой партией, в тот самый закрытый дом в гетто, куда Антон собирал отовсюду запасных дам. На этом мой рабочий день вроде бы и заканчивался.

Вот только от всего виденного отделаться удавалось с трудом. Потому как утром, еще взбирались они в машину, проходили, одна за другой, передо мной, мне даже в такие минуты всякие грешные мысли лезли в голову. Не удивительно, правда? Видеть их… ведь еще и часа не прошло, как они извивались под пузом какого-нибудь офицера и все три недели без передыху только и делали, что занимались своим ремеслом… чувствовать идущий от них тяжелый запах постели вперемешку со спиртным перегаром. Но только эти грязные мысли я отгонял тут же. Не поверите, но я так держался до конца войны. Не было у меня ни романов, ни грязных похождений каких-нибудь. Дома-то я уже гулял с моей Эржи, и мы дали друг другу слово: ежели я хочу, чтобы она была мне верна, пока я на войне, то и сам должен быть ей верен. А с такого сорта женщинами у меня не было дел никогда. Брезглив я к ним. И, как я уже понимал, человек я верующий, шестую заповедь всегда принимал всерьез. Ну, что там говорить, когда в отпуск попадал домой, тут уж, бывало, нет-нет, да и брали мы аванс под свадьбу, ведь кто знает, свидимся ли еще, кто ведает, не последний ли случай представился. Но здесь дело простительное, даже святой отец на исповеди не посчитал это таким уж большим грехом между обрученными. Но чтобы изменить Эржи? Да еще, чего доброго, увезти домой в подштанниках какую-нибудь заразу пакостную, как многие?! Так вот, я и говорю, когда они садились в машину, я другой раз их даже поторапливал: скорее, мол, или: «Schnell, schnell». Иная, бывало, посмотрит на меня, прямо в глаза мне посмотрит, но я сразу отворачивался. Но это еще было другое дело.

Когда, значит, уже там, в лагере, они кончили копать, то скинули с себя всю одежду. Все это в один миг, а потом – команды я не слышал, так как отошел за деревья, – строем направились к яме. Начал накрапывать дождик, они переминались с ноги на ногу, чтобы не простудиться босиком, будто это еще было важно. Вот выстроились полукругом автоматчики, а они все сдвигались вправо-влево, подравнивались. Как будто все еще не понимали, что происходит. Знаете, за все время, может, раза четыре случилось, что кто-то начал вслух молиться в последнюю минуту! Тут уж, хоть и были они совсем голые, никакие соблазнительные мысли в голову не приходили.

Просто стоишь и смотришь на всю эту красивую плоть, на все эти и груди, и зады, и прочее – такое оно все беззащитное! И уже ни для чего не пригодное… вот зальют сейчас известью, и будет оно гнить. Мне и такое как-то в голову пришло – вы уж не смейтесь, пожалуйста, – что и они ведь, каждая, смотрят на белый свет, на дула эти, как бы из себя, из нутра своего… Правду скажу, сомлел я. А ведь есть и такие люди, хотя я этого не понимаю, которые… Антон рассказывал как-то про одного офицера, который каждый раз, как женщин расстреливают, в штаны кончает. Только, по-моему, это тоже какая-то извращенность. Мне-то вот дурно стало, счастье еще, что на обратном пути пришлось гнать через лес во всю мочь, так что я не мог думать об этом. Но после работы все оно так и лезло в голову.

Поэтому я не стал возражать – пусть себе переоборудует кузов, как наметил. Все будет по-другому, он так и говорил: нам останется только подъехать туда, отомкнуть замок, а там уж лагерные из рабочей команды сами выгрузят всех прямиком в яму. Мы из кабины их и не увидим.

Только мы пообедали да съездили за свежей партией, как он сразу же взялся за дело и весь конец дня возился с выхлопной трубой. Я лишь наблюдал. Приходил и его офицер – я его «ухажером» называл, чтобы позлить Антона. Спросил, что, мол, делаешь. Антон сказал. Тот давай кричать: «Schiessen Kugel. Jud nicht gut?»

То есть, мол, что ж это выходит, пуля им уже не нравится? Антон на это сказал лишь: «Gaskammer». «Ja? Gaskammer?»