Бар эскадрильи - [14]

Бедный Блез, пора к нему идти.

Зажигается красный сигнал прямой линии. Я возвращаюсь, снимаю трубку. Четкий и приглушенный голос Клод. Все вокруг должны соблюдать тишину, когда Клод говорит со мной по телефону; этот мой жест, которым я прекращаю все разговоры, знаком всем.

— Прости меня, — говорит она, — это уж слишком: быть грустной, хотя не я, а именно ты вернулся с похорон. Это… как в «Спешащем человеке» у Морана, когда герой не осмеливается заняться любовью со своей женой в вечер свадьбы?

— Он говорит, что это было бы «по луи-филипповски».

— Вот-вот, именно так. В шестнадцать лет это будило мое воображение… Потрясающе, да? И потом я была не очень хорошей твоей сообщницей сегодня утром. Я должна была бы тебя туда сопровождать. И сесть за руль. Ты так плохо водишь машину, Жос! А разве Блез не ждет тебя? Кто тебя привез? И кто увез?

— Гевенеш туда, а малышка Вокро обратно.

— Главное, возьми Жанно! И постарайся вернуться пораньше. Знаешь, Жос, не надо сердиться на меня, но эти дни я буду противной, я тебя предупреждаю. Заранее прошу прощения. Небольшие неприятности со здоровьем, я тебе все расскажу вечером. Ничего трагичного. Своего рода… износ. У меня все утро этим была занята голова (вчера я видела Лepya) и это меня расслабило. Я сослалась на грипп. Нет, пожалуйста, не задавай мне никаких вопросов.

Не помню, с какими словами мы расстались. Кстати, Клод и я, мы никогда не прерываем эти диалоги незрячих. Просто она часто оставляет разговор неоконченным, поскольку не любит ни прощаться, ни подводить итоги. Я похолодел. Когда мне страшно, я становлюсь кратким, меня считают «сердитым» и тогда начинаются недоразумения.

Сколькими такими звонками мы обменялись на протяжении этих лет! Первое время Клод называла их «фиалками на два су». Мы оба всегда терпеть не могли резких слов и затянувшегося молчания. Бывало, расставались с ледяной сдержанностью, а уже через час звонил телефон. Мы мирились. А когда миновало время раздоров, это стало способом уточнения принятого решения, способом расчистки пути друг к другу. Каждому человеку необходимо побыть одному, чтобы яснее все увидеть, а потом поговорить с другим для закрепления позиции.

Полупризнание Клод меня не потрясло: я его ожидал. Как жду уже многие годы спокойную, точную фразу любого из врачей, после которой — этот холод во мне, который проделает дыру… — жизнь (для Клод? для меня?) уже никогда не будет прежней. Фразу, после которой наша жизнь начнет заканчиваться. Интуиция не подсказывает мне, что этот момент уже наступил. «Ничего трагического», — сказала она. И она и я, мы оба знаем, что значит это слово и что оно отодвигает в сторону. Так что же? Мы оба нейтрализовали столько неприятностей, пережили столько острых мгновений, что я уже стал считать нас неуязвимыми.

Я подъезжаю к улице Божоле — затылок Жанно сурово осуждает мое опоздание — с неясной решительностью, которая направлена на еще неизвестного мне врага, присутствие которого я, однако, ощущаю очень четко. Чего хочет от меня Блез?

БРЮТИЖЕ

Цыпочка, ты еще не знаешь самого потрясающего! Боржет в конце концов подписал договор с Великими Гуманистами из «Евробука» и вместо того, чтобы скрыть сбой позор, пошел хвастаться своим умелым ходом перед Форнеро. Воспользовавшись моим отсутствием, разумеется! Едва я очутился во Флоренции из-за книжной ярмарки (но еще и из-за длинных ресниц сам знаешь кого), как наш Блез почти вытащил Форнеро с похорон бедного Гандюмаса и забил ему голову миллионами, которые он надеется извлечь из своей проделки. Много миллионов, как мне сказали, и ловкая проделка. И вот «редкий поэт» баронессы Клопфенштейн в мгновение ока превращается в телевизионную призершу. А эти-то, в «Евробуке»! Они прекрасно поняли, что я отвечаю на жалобные вопросы Форнеро: что этот Боржет — проныра. Помнишь ту брюзгу в баре? «Я уже давно вам это твержу…» Они вздохнут наконец свежим воздухом, только когда выплюнут этого Блеза-вонючку с его семнадцатью страницами собрания сочинений, которые киснут в его памяти вот уже пятнадцать лет.

Ларжилье, который заправляет теперь всем в «Евробуке», рассказывал мне когда-то, не всегда, правда, называя вещи своими именами, об их кухне и их фирменной похлебке, рассказывал еще в то время, когда они искали повара, чтобы ее помешивать. Принимать меня, меня! за агентство по трудоустройству — ничего себе, хорошенькая мысль! Плохих поваров в Париже пруд пруди, сказал я ему. Поищите где-нибудь в той стороне, где крутятся Шабей, Рипер и даже, какого черта, будьте посмелее, сделайте предложение д'Антэну! «Слишком крупная дичь», — ответил он мне, сощурив глаза. Ты слышишь? Д'Антэн — крупная дичь! Заяц для рагу, превратившийся вдруг в леопарда… — Мы хотим иметь дело с более сговорчивыми людьми.

— Людьми?

— Хотим сколотить небольшую команду, пять-шесть авторов и главный редактор — опытный руководитель, который приведет все это в движение.

Теперь, Цыпочка, набери побольше воздуха и ныряй: опытный руководитель — это Блез. Итак, иссушенный поэт, автор «Сирано», лирический немой, писака на все руки, сухарь из сухарей, возводится в ранг деятельного руководителя и вдохновителя. Блез — это же типичный парижский фрукт: больше кости, чем мякоти. Великий знаток тротуаров двух парижских округов и нескольких изъеденных молью салонов, и вот ему поручено придумать кровавую романтику, которая должна, наконец, освободить французское телевидение от американского импорта. Гюго магнитофонной записи, Золя с Бют-Шомона: это о нем. Он, который из всего огромного мира освоил только несколько редакционных залов, коробки для сигар Флоренс Гулд и званые обеды Диди Клопфенштейн, будет готовить нам смесь из «Далласа», «Людей из Могадора» и «Семьи Ратон», протянет тоскующим по эпохе Помпиду зеркало Музея восковых фигур, дабы они могли избавиться там от своих грехов. Просто мечта! Но, в конечном счете, нет глупых способов делать деньги. В «Евробуке» народ циничный, и они правы. Что может быть более грустным, чем большой пустой зал? И что может быть более радостным, чем полная касса? Вот только знают ли Мезанж и Ларжилье, задаю я себе вопрос, знают ли они, что делают. И понимают ли, что делают, когда берут на работу Боржета? Это абсолютная ошибка, даже если они рассчитывают толкнуть ему по дешевке просроченный товар, потому что на такой случай они должны были бы выбрать звезду, «знаменитость», академика с золотым обрезом, а не эту безделушку, вот уже двадцать лет покрытую пылью.