Банкир - [13]

Чайка. Никак не могу понять, Марина Ивановна, как мать могла так забыть меня… Даже фотографии своей не прислала…

Тайга. Думаю, что она не забыла вас…

Чайка. Так почему же она никогда не написала мне?..

Тайга. Мне трудно вам на это ответить. Возможно, она в молодости… в каком-то порыве… сделала большую ошибку, а сейчас ей трудно… боится встречи с вами…

Чайка. Меня боится?..

Тайга. Представьте себе: она вас очень любит… и чем больше уходят годы, тем любовь вашей матери к вам становится для нее все страшней. Допустим, что в ее душе идет огромная борьба… Мне кажется, ей нелегко прийти к вам теперь, через шестнадцать лет, и сказать: «Я твоя мать», протянуть вам руки… А если в ответ она встретит холодный взгляд, несколько жестоких, но справедливых слов: «Ступайте туда, куда вы ушли от меня, когда я была ребенком»… Что ей тогда останется? Я думаю, что оправдываться перед вами она, вероятно, не сможет, да и вряд ли вы поймете ее…

Чайка. Верно. Я так не думала никогда… И встретила бы ее очень сухо…

Тайга. Вот видите. Значит, я не ошиблась…

Входят и .

Тайга. Здесь душно. Идем в сад.

Таня. Товарищ Тайга! Посмотрите на его костюм. Правда, здорово? И к лицу ему черный костюм! Если бы товарищ Тайга не помогла, вы бы сейчас, Тарас Евдокимович, были похожи на пугало. Благодарите.

Тарас. Благодарю.

Тайга. Что?

Тарас. Благодарю за костюм.

Тайга. Костюм? Ага. Хорошо… Понимаю…

и ушли.

Тарас. Таня, я прошу вас внимательно выслушать меня…

Таня. А когда я вас слушала невнимательно?

Тарас. Вот опять сказал не то, что хотел.

Таня. А вы думайте перед тем, как говорить. (Большая пауза.) Что же вы молчите?

Тарас. Я думаю.

Таня. Ну, думайте, а я пойду…

Тарас. Подождите.

Таня. Надумали?

Тарас. Таня, прошу вас, сядьте там. Сядьте.

Таня села у окна; Тарас остался у дверей.

Прошу вас сказать мне откровенно. Нет, не так… Прошу вас, Таня, если вам не понравятся мои слова, вы сразу укажите мне на дверь, и я исчезну.

Таня. Говорите скорее.

Тарас. Таня, в последние ночи я, наблюдая небо, звезды, в каждой из них вижу вашу улыбку. Таня, вы такая хорошая, и я… я…

Таня. Ну, ну?

Тарас. Я вас полюбил.

Таня. Тарас… (Протянула к нему руку.)

скрылся за дверью.

Тарас, Тарас, куда же вы? (Побежала за ним, ведет его в комнату.)

Тарас. Вы же указали мне на дверь.

Таня(рассмеялась, обняла его). Тарасик, Тарасик… Планета ты моя!.. Чудак небесный!.. Я же люблю тебя.

Тарас. Таня…

Поцеловались.

Таня(отошла к окну). Вот звездочка упала… Тарас, ты научишь меня читать небо. Я хочу понять, почему в мире нет конца и начала… Почему?..

Входят и .

Тайга. И последнее, что я вам скажу, — вы должны беречь здоровье.

Чайка. Бывают такие минуты, Марина Ивановна, когда здоровье не нужно, — оно гнетет.

Таня. Чайка, тебя (к Тайге) и вас я и Тарас приглашаем ко мне. Чайка, ты можешь поздравить нас. Ох, какая жизнь будет у нас! Скажи, Тарас, скажи, какая у нас будет жизнь…

Чайка. Поздравляю вас, я очень рада.

Тайга. Желаю вам счастья.

Чайка. И я желаю вам счастья… Хотя нет, я не то хотела сказать. За эти дни я поняла: не надо желать счастья никому. Удержать его надолго, пронести через всю жизнь — вот чего я вам желаю.

Тарас. Благодарю.

Входят и .

Ступа. А где Роман Степанович?

Чайка. Он скоро будет. Садитесь.

Шапиро. Здравствуйте.

Таня. Отец, я хочу тебе сказать, что я и Тарас…

Ступа. Подожди, тут такое дело! Садитесь, Абрам Моисеевич.

Тайга. Абрам Моисеевич, вы сегодня не вышли на работу. Вы заболели?

Шапиро. Я никогда, Марина Ивановна, не болел настолько, чтобы это мешало работе.

Тайга. Что же случилось?

Шапиро. За сорок лет моей работы я сегодня в первый раз не вышел на службу. Я получил сегодня утром телеграмму.

Тайга. Какую телеграмму?

Шапиро. Вот она.

Ступа. Дайте, я прочитаю. (Взял, прокашлялся, поправил усы.) «Дорогой Абрам Моисеевич, Ваш сын, Яков Абрамович, пулеметчик Н-ской части, в ночь на двадцать пятое героически отбивал нападение белояпонцев на нашу границу. В бою проявил себя как настоящий патриот нашей Родины. Дважды раненный, он не оставил пулемета и погиб как герой…»

Шапиро. Я пошел на кладбище. Целый день сидел у могилы моей жены… А потом вернулся домой и написал ответ. Я написал ответ на эту телеграмму командиру части, в которой служил мой сын, и пришел к Роману Степановичу, как к партийному товарищу, посоветоваться, так как писал я от души старого беспартийного человека… Я прочитаю вам, Марина Ивановна, если что не так, то прошу сказать… (Надел очки, читает.) «Командиру Н-ской части от Абрама Моисеевича Шапиро. Я получил Вашу телеграмму сегодня утром, и в течение дня прошла передо мною вся моя жизнь. Когда умер мой отец, водовоз в нашем местечке Шпола, мать повела детей к раввину, и старый ребе нам сказал: «В талмуде сказано: бедняк подобен трупу. Идите, дети, в мир, ищите денег и помните всю жизнь, что вся сила в деньгах». Через несколько лет я стал вояжером, бегал от местечка к местечку, от села к селу… Дождь, град, мороз, ветер, собаки злые на панских дворах — ничто не могло меня остановить. Всю Украину и Польшу вдоль и поперек измерил я своими ногами. Все искал денег, и казалось, вот-вот, еще год, еще два — и я смогу открыть собственную маленькую лавочку. А годы шли. Я бегал все быстрее и быстрее. Хозяин мой, ребе Могильник, подгонял меня: «Быстрее, Абрамчик, быстрее! Еще год — и ты откроешь свою лавочку». Но чем быстрее бегал я, тем скорее богател ребе Могильник, а у меня начало останавливаться сердце. Не раз от жары падал я в степи, но деньги гнали меня, заставляли ползти на животе до первой хаты. Пришла война… потом ребе Могильник бежал, а я стал агентом в губпродкоме… Простите, товарищ командир, я вспомнил страшный кусок своей жизни. Ребенком благословил меня старый раввин искать деньги, и с той минуты они на мою душу накинули аркан, тащили по степям, били о камни, гнули шею, уничтожали во мне человека, волочили в болоте лжи, жульничества… Как червяк, ползал я в ногах у Могильника. Почему мой сын, бухгалтер, погиб как герой? Почему душа его была бесстрашна, чиста? Потому, что контокоррент его души никогда не зависел от контокоррента денежного… Сегодня я долго плакал, закрывал глаза — и видел раны сына и слезами обмывал их. Ваши добрые слова поддерживали меня, старика, в великом горе…»