Банк страха - [86]

— Правда. Я не работаю на…

Она не закончила фразы. Следующим звуком, который она издала, был крик от боли, когда металлический хлыст прошелся по ее руке и груди. Ее обожгло, словно языком пламени; удар был так силен, что сначала ей даже показалось, что у нее треснуло ребро.

— Кальба! — крикнул он. — Йехудийя кальба! Инти мудхах лил-хизб ва мудхахд лил-тхавра! (Еврейская сука! Ты враг партии и враг революции!) Отвечай, когда тебя завербовали?

Лина стала издавать пронзительные крики и всхлипы, ловя ртом воздух. Уже после этого первого удара она готова была сказать ему что угодно, но не понимала, как именно она должна солгать. Ее рыдания, казалось, еще больше разозлили его. Он снова поднял руку и еще раз опустил кабель, проведя им вдоль ее спины. Лине показалось, что с нее содрали полосу кожи.

— Гахба! (Шлюха!) — крикнул он. — Кто тебя завербовал, еврейская шлюха? Где они теперь, твои богатые лондонские дружки, что же они тебя не спасают?

— Мин фадлук, сайиди, мин фадлук! (Пожалуйста, господин, пожалуйста!) — беспомощно всхлипывала она. — Я не знаю никаких израильтян.

— Кто тебя завербовал? — заорал он, как сумасшедший. Ей показалось, что человек в синих джинсах превратился в рычащего зверя. Он нанес ей хлесткий удар кабелем поперек тела, обжегший грудь.

— Сэм Хофман, — сказала она. Это вырвалось само собой. Она не знала, такого ли ответа ждал следователь, но он, кажется, немного успокоился и посмотрел на нее внимательно и с интересом. Кабель повис сбоку от него.

— Сэм Хофман? Когда он тебя завербовал?

— Я не знаю. Я не знаю точно. — Она не могла остановить рыдания, и от этого ей было трудно соображать и говорить.

— Мне уже надоело твое вранье. — Он указал на смотровое кресло с манжетами. — Сейчас мы с тобой займемся посерьезнее. — Он освободил ей одну руку и потянул к столу.

— Нет! — закричала она. — Я скажу все, что вы хотите.

— Когда Хофман завербовал тебя?

Она подумала секунду и решила, что ей все равно, что говорить.

— Месяц назад. В тот вечер, когда была вечеринка у Дарвишей.

— Сколько денег он тебе предложил?

— Десять тысяч фунтов. Они перевели их на мой счет в Лондоне.

Следователь с сомнением посмотрел на нее.

— Десять тысяч фунтов?

— Да. — Она, кажется, назвала слишком маленькую сумму. — Может быть, двадцать тысяч. Я точно не знаю.

— И какое у тебя было задание?

— Шпионить за Назиром Хаммудом и передавать всю информацию в Израиль.

Он снова похлопал себя кабелем по ноге. Вид у него был недовольный, но Лина не могла понять почему; вроде она говорила все, что он хотел узнать.

— Что ты украла у Хаммуда?

— Все. Все, что могла найти в компьютере. Все секретные файлы. Все ленты. Я передала их в израильское посольство.

Тут наконец терпению следователя пришел конец.

— Йа гхабийя! — закричал он. — Дура! Это все сплошное вранье!

Лина уже не знала, придумывать ей дальше или говорить правду, и промолчала.

— Сплошное вранье, — крикнул он еще раз. Лина съежилась, ожидая нового удара, но его не последовало. Камаль с отвращением бросил кабель обратно на деревянный стол. У него хватило ума понять, что она просто выдумывает. Она не была завербована Хофманом на вечеринке у Дарвишей; она не получила ни двадцати, ни даже десяти тысяч фунтов; и она не передавала секреты никому из израильского посольства. Она просто думала, что такие ответы будут правильными. В этом состояла всегдашняя проблема с пытками: с их помощью легко было узнавать правду, но просто было и получить ложь. Теперь нужно начинать сначала. — Ты все врешь, — сказал следователь. — Ты такая слабая! Так боишься! Ты совсем не похожа на иракскую женщину. Стараешься говорить то, что, по-твоему, я хочу услышать, чтобы не было больно. Но так дело не пойдет. Ты знаешь, что мы делаем, когда попадается вот такая, как ты, — слабая, со страху несущая что угодно?

— Нет, — прошептала Лина.

— Мы заставляем ее бояться еще больше.

— Мин фадлук, сайиди! — стала умолять она тихим, едва слышным голосом.

— Снимай свою одежду, быстро. — Он развязал второй ремень и освободил ей руки. — Быстро, — повторил он.

Лина оцепенела от страха настолько, что сразу повиновалась. Она сняла синий жакет и расстегнула пуговицы на белой хлопчатобумажной блузке спереди и на рукавах. Несколько секунд она стояла в стеснении с расстегнутыми пуговицами. Но следователь дал ей знак продолжать, и она сняла блузку. По обеим грудям, чуть покачивавшимся на ее торсе, прошла яркая вздувшаяся полоса в том месте, где ударил хлыст. Следователь снова взял кабель и поднял его, словно собирался ударить ее еще раз, но вместо этого медленно его опустил, погладил им этот кровоподтек, а потом провел кабелем снизу, как бы пробуя вес каждой груди.

— Всю одежду, — сказал он, похлопав металлическим хлыстом по ее юбке. Она расстегнула молнию; юбка упала на пол, и она осталась стоять перед ним в одних колготках. Несмотря на страх, у нее мелькнула мысль, что если она отдастся этому следователю, то он, возможно, будет мягче. Она попыталась улыбнуться ему. Но его лицо не выражало желания — только злость и отвращение к ее слабости и женственности. Он ткнул концом кабеля в ее колготки, и она их тоже сняла; теперь вся ее одежда лежала кучкой на полу. Она хотела прикрыть руками грудь и низ живота, но следователь отодвинул ее руки хлыстом.