Банда Гимназиста - [12]

Россия – сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя

И с ненавистью, и с любовью!..

Боже, почему я не умер? Воистину, красивая была бы смерть! В момент, когда Дмитриевский менял ленту, я посмотрел в сторону и увидел глаза Мижонова, своего солдата. Он свернулся калачиком на дне окопа и наблюдал за мной. „Безумец, он свихнулся!“, говорил его взгляд. Дмитриевский заметил, как мы переглядываемся, и бросил Мижонову: „Смотри, трус! Где еще увидишь, как умирают русские офицеры!“ Он загорланил было: „Как ныне сбирается вещий Олег…“, но две тяжелые пули разорвали ему грудь. Дмитриевский вскочил на ноги, светло улыбнулся и повалился на пулемет. Кровь подпоручика зашипела на горячем кожухе, в ноздри ударил сладковатый запах. „Живо подавай ленту!“ – скомандовал я Мижонову, но тут явился вестовой и передал приказ Каппеля об отступлении. Мы оставили позиции и ушли далеко за Уфу. Командование решило сберечь остатки корпуса и спешно отвести нас в тыл.

Теперь мой „полк“ (32 человека, из них 8 офицеров) стоит в башкирской деревеньке. В бархатной звенящей ночи девки поют переливчатые песни. Хочется выйти на крыльцо, потянуться с хрустом в костях и помянуть окружающую благодать. Хотя бы на мгновенье… Иначе можно сойти с ума.

19 июня. Сегодня, после долгого лечения в омском госпитале, вернулся капитан Лебешев. Он привез мне весточку от Ксении. В письме, как всегда, много политики и мало жизни. Меж строк так и сквозит усталость и раздражение. Новости отнюдь не новы: извечные споры Колчака с союзниками, надежды на новых „военных гениев“, „ужасные“ слухи об успехах партизан. Омское общество обеспокоено полным разложением чешских легионов: в расположениях частей процветает беспробудное пьянство, кутеж и дикие оргии. По словам Ксении, шлюхи поселились в казармах, и офицеры даже попытались поставить их на продуктовое довольствие. Взбешенный комендант решил было навести порядок, однако встретил ожесточенное сопротивление чехов. Пытались даже стрелять. Гайда кричит о заслугах своих солдат перед Россией и хочет увести легионы во Владивосток для эвакуации в Европу.

Конечно, неплохо, когда известия доходят до передовой быстро, однако каждому фронтовику хочется получать из тыла добрые новости, а ежели таковых нет, то уж хотя бы немного сердечного тепла. Впрочем, строго судить Ксению грешно, она и без того существо измученное и сама нуждается в поддержке.

Мы познакомились полгода назад в Омске. Новобранцы топтались по плацу, палили по мишеням, а мы, командиры, бегали вслед за ними, надрывая глотки и сбиваясь с ног.

Был морозный январский вечер. С темного неба, будто из бездонного мешка, падал крупный снег.

Я шел по улице мимо здания английской военной миссии, где тем вечером давали бал. На крыльцо парадного выпорхнула девушка. Она явно была не в духе: шубка расстегнута, брови нахмурены. Незнакомка поискала глазами извозчика и остановилась на мне. Очевидно, ее внимание привлек мой усталый, но безмятежный вид. „Мадемуазель, вы простудитесь!“, – шутливо предостерег я. „Ах, простите, капитан, там нестерпимо душно!“, – ответила она и презрительно махнула рукой в сторону парадного.

„И все же лучше застегнуться“, – заметил я.

„В таком случае не откажите в любезности проводить меня до дома“, – предложила девушка. Она была симпатичной и вызывающей: тонкая, словно туго натянутая струна; глаза шальные, с дико расширенными зрачками; пухлые нервные губы как кровавое пятно.

„Сочту за честь сопровождать вас“, – козырнул я. По дороге она рассказала, что повздорила с лейтенантом Каннингом. Англичанин ангажировал девушку на мазурку, но должным образом станцевать не сумел, чем вызвал насмешку партнерши. Задетый за живое, немного нетрезвый, Каннинг заявил, что „мода на мазурки“ скоро пройдет, да и вообще русским пора перенимать европейские привычки.

Заявление англичанина вызвало бурный спор, и в итоге Каннинг сказал, что начиная с варягов до нынешних времен русским только тогда жилось хорошо, когда они слушались советов Запада. Услышав подобное, недавняя партнерша Каннинга попросила знакомого есаула вызвать англичанина на дуэль. Офицеры Ставки замяли скандал, а обиженная спорщица в сердцах покинула залу и, наспех одевшись, выбежала на улицу.

Ее звали Ксенией, и была она дочерью доктора Реутова, советника генерала Иванова-Ринова. Ксения отличалась живым умом и начитанностью, однако слишком много говорила о большевизме и белом движении. Первое вызывало у нее жгучую ненависть, последнее же глубокое презрение. Мне, офицеру-фронтовику, мнившему себя бравым воякой, хотелось бурных тыловых приключений. Страстная, экзальтированная патриотка показалась для сего предприятия весьма заманчивым объектом. Я напросился в гости, и вскоре между нами завязался роман.

Очень быстро я понял, что Ксения ненавидит коммунистов с той же силой, сколь любит кокаин. Увлечение „серебряной пылью“ – явление широко распространенное и никого не удивляет. Однако ежели до революции „пудрить нос“ было модным, то теперь это – способ не думать о происходящем, иллюзорная попытка сохранить разум. Поначалу я радовался нашим отношениям, – Ксения восхищала меня своей страстностью и ошеломляющим цинизмом. Но вскоре мне стало скучно. А для тылового сплина лучшее исцеление – фронт. Я понял, отчего скучающие армейские ловеласы с ребячьей радостью стремятся вернуться на передовую.