Bambini di Praga 1947 - [53]

— Это не тот «Туннель», что в Тыне?

— Тот самый.

— О, я имел там огромный успех. Я пел публике «Свидание» Иоганна Штрауса, тогда у меня еще был приятно окрашенный тенор…

— С чем я вас и поздравляю, а вот у меня не было заметки для газеты, а «Туннель» уже закрывался. Там сидел только какой-то подвыпивший бородач, и вот я подхожу к нему и говорю: «Пан, до чего же вы похожи на Иисуса!» И не успел я договорить, как он влепил мне здоровенную оплеуху и завопил: «Засранец вы, вот вы кто! Вы что же, не знаете, кто я?! Я председатель чешских анархистов, и фамилия моя Врба! „В“ как „вермут“, „р“ как „ром“, „б“ как „бормотуха“, „а“ как „абсент“!» Я немедленно позвал полицейского — и вот уже готова заметка под названием «Анархист избил журналиста в знаменитом ночном заведении». А какая у вас была самая любимая роль?

— Моим коронным номером была «Роза Стамбула». Видели бы вы, как я стоял на сцене в мундире, синем, как свод в гареме, разбрасывал розы и пел… «Стамбульская роза, только ты, ты одна моя Шехерезада!..» Эх, да что там… Расскажите лучше, что вы делали, когда у вас не было темы для заметки.

— А вам интересно?

— Еще как! Я же немного знаком с полусветом. Видите ли, мне как опереточному певцу приходилось представлять чешскую оперетту. А для чешской оперетты я кое-что значил!

— Ну что ж, раз вам интересно… Однажды мне шепнули, что если я загримируюсь и в таком виде пойду на Крецарек, то не пожалею, потому что там устроят облаву — как раз во время игры в карты на деньги. Писать мне было не о чем, вот я и обрадовался. Переоделся бродягой и отправился на Крецарек — удивляться. Игра там шла на повозке, в полутьме, при свете нескольких тусклых свечек. Нищие ставили на кон вещички из тех, что выпросили днем, а воры и грабители — украденные драгоценности. Банкомет начал с того, что принялся оценивать все это добро и платить за него деньги. Чтобы не выглядеть белой вороной, я снял с себя башмаки и поставил их на девятку треф.

— Ее еще мертвой птицей называют.

— Вот-вот. Да только я проиграл. И вытащил из мешка свой пиджак. Банкомет дал мне за него тридцать пять крон, а я и их проиграл. Чтобы отыграться, я достал золотые часы и поставил их на девятку пик.

— На козу с бабочкой.

— Точно. Однако же вновь проиграл и перепугался: а ну как облава начнется раньше, чем я верну себе хоть что-нибудь? И тут как раз послышались свистки, банкомет смахнул свечки на землю, воцарилась кромешная тьма, и когда налетела полиция, то захватить ей удалось только попрошаек да мелких жуликов, а банкомет и его люди улизнули вместе со всеми вещами. Тот сыщик, что дал мне наводку, говорит: «Хорошая у вас заметка выйдет, верно?» Что я мог ему ответить? Домой я вернулся на последнем трамвае, в одних носках, и сразу уселся за стол и написал «Монте-Карло пражского полусвета». Слушайте, дружище, а вам, наверное, очень идет фрак?

— Да уж. Я всегда одевался с иголочки, у меня были целых два фрака и три мундира. Правда, в прошлом году я выменял их на дрова и уголь…

— Дружище, может, медсестру позвать?

— Нет-нет, что угодно, но только не это. «Принцесса чардаша» — вот где у меня была коронная роль! Я ведь и женился так же, как Бонн. Когда после войны мясо было только по карточкам, одна знатная дама предложила мне карточек на шесть килограммов, и я, как только вообразил себе всю эту мясную груду, тут же при свидетелях написал на бумажной салфетке обещание жениться на этой даме. И таки сдержал свое слово! «Сотни райских ангелочков, я влюблен, я влюблен!..»

— Нет-нет, не пойте. Лучше вы мне потом споете, когда окончательно поправитесь.

— Это я так… затмение нашло. Пожалуйста, расскажите мне еще о картах…

— Я был при том, как накрывали игорный притон «У Пицку». После этого я написал душераздирающий очерк «Игорный дом проклятых миллионов». Начало, как сейчас помню, было весьма удачное: мол, отсюда есть только три дороги. Первая на вокзал Вильсона, вторая в тюрьму Панкрац, а третья на Ольшанское кладбище. А потом я приводил собственные изящные подсчеты: мол, за те двадцать лет, что существовало это игорное заведение, через него прошли два миллиарда крон, которых почти бы хватило для возведения еще одной линии Мажино. Знаете, вот лежу я тут сейчас и понимаю, что относился к журналистике как к искусству, то есть еще и приплачивал ради того, чтобы заниматься ею. Прохожу я как-то мимо «Зеленого дерева»…

— В Жижкове или в Коширжах?

— В Жижкове. И замечаю в подворотне складной столик, а над ним — листок с молитвой. Ну, я же журналист, значит, просто обязан был подойти и выведать, что тут происходит. В общем, поставил я пять крон и выиграл главный приз. А потом опять выиграл, зато уж после только проигрывал. Даже обручальное кольцо свое поставил — и то проиграл. Судьба с презрением отвернулась от меня.

— Наверное, это было красиво…

— Не сказал бы. Впрочем, все зависит от точки зрения. Но я продолжал играть, только на кону уже было мое человеческое достоинство. Я говорю банкомету: «Слушайте, дайте мне хотя бы на трамвай!» А он отвечает так, как ответила бы на его месте сама Судьба: «Я нынче милостыню не подаю». В общем, домой я отправился пешком и, как только вошел в комнату, мигом написал статью под названием «Упыри большого города решают судьбу почтенных обывателей». Сам главный редактор похлопал меня по плечу и сказал: «Написано так, словно вы сами все это пережили. Так и надо.»