Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка - [66]

— Скоро весь мир превратится в огромное бесформенное предместье, в глобальное Мехико…

— Значит, надо «разбальзамировать» эти города, — заметил я, — вернуть историческим центрам жизнь, непредсказуемость, бардак!

— То есть?

— То есть вернуть туда молодежь, пусть даже волосатую и безработную, но, по крайней мере, это будут живые люди! Как в Лилле, где студентам вернули центр города. Выжить оттуда богачей и туристов, обновить старые кварталы, устраивать новые праздники! Например, в Париже — снова отвоевать Эйфелеву башню, танцевать на прогулочных теплоходиках, все перевернуть вверх дном!

Я увлекся. Со всеми этими разговорами мы потеряли из вида наших голубочков — должно быть, они скрылись в одном из красивых буржуазных особняков, номер 20 или 22, на той улице, по которой мы в тот момент проходили.

— Конец суассонству! — прокомментировал Мартен. — Но по сути дела, это не лишняя вещь, если испытываешь необходимость в том, чтобы чувствовать себя увереннее. А со всеми последними событиями жителям Оксерра это действительно необходимо.

Однако, судя по всему, с уверенностью дела у жителей обстояли не важно, потому что, несмотря на то что было всего лишь около полуночи, к тому же пятница, на улицах не было ни души.

Не знаю, откуда я взял столько уверенности (или столько нахальства), чтобы, распрощавшись с Мартеном у собора Сент-Этьенн, прокричать ему in fine^[106] уже с достаточно большого расстояния, чтобы он не смог ответить (впрочем, он и не пытался — настолько моя фраза его ошеломила):

— Эй, никаких гомеровских хайку! Это неподходящий жанр!

Но еще более неподходящим показался мне какой-то шум в темноте перед моим домом, когда я вернулся. Я услышал его, еще не дойдя до пересечения улиц Жермен-де-Шармуа и Жирардена. Обычно в этот час все уже спали, даже собака дурехи-консьержки. Итак, возле входной двери, широко распахнутой и удерживаемой деревянным клинышком, стоял фургончик Бальзамировщика. Мотор был включен, играло радио, задняя дверца была распахнута. Однако вокруг никого не было видно. Лишь несколько минут спустя, уже выглянув из окна кабинета, я разгадал эту загадку: из подъезда показались две человеческие фигуры, которые несли какой-то длинный сверток, судя по всему, достаточно увесистый. Я узнал шофера-турка, которого уже видел раньше, но второго человека не мог разглядеть. Во всяком случае, это был не мсье Леонар, чьи окна, впрочем, оставались темными, и не Квентин.

Эглантина не приехала, что показалось мне странным. Она, очевидно, провела здесь часть вечера — на это указывали ее ноутбук и книжка Стендаля, раскрытые на столе в гостиной. Я взглянул на раскрытую страницу тома «Привилегий». Небольшой, но совершенно фантастический текст. Сборище фантазмов. Автору грезилось, что Бог согласился дать ему все, чего он хочет. Например: «Привилегию (так он это называл) носить на пальце кольцо, сжав которое и глядя при этом на женщину можно было заставить ее страстно в тебя влюбиться». Но, поскольку получать все таким образом было бы достаточно просто, он сам заключил свои желания в четко установленные рамки. Получился свод правил, состоящий из двадцати трех пунктов, очень подробно расписанных и довольно забавных. Например, пункт 8: «Каждые сутки, в два часа ночи, привилегия найти в кармане золотой наполеондор», или пункт 16: «Привилегия получить в любом месте, произнеся: „Я бы хотел получить что-нибудь съестного“, — два фунта хлеба, хорошо прожаренный бифштекс, такую же баранью ножку, бутылку сен-жюльенского, графин воды, какой-нибудь фрукт, лед и полчашки кофе». Я спросил себя, что могло заинтересовать мсье Леонара в этой книге. Что за скаредная, расчетливая манера изображать из себя бога! Может быть, его привлекла возможность изменяться или изменять других (что, в конце концов, было вполне естественно для бальзамировщика)? «Одна из привилегий позволяет превратить собаку в женщину, красивую или уродливую», «Четыре раза в году можно превращаться в любое животное». Была даже странная идея «занимать два тела одновременно».

В этот момент вернулась Эглантина. Она увидела, что я читаю, и улыбнулась. Для нее все это было лишь волшебной сказкой, вроде историй о Мерлине или «Тысячи и одной ночи». Она вернулась от родителей. Те снова беспокоились из-за Прюн, от которой не было никаких известий. Они звонили в ливерпульский колледж, но никто не отвечал. Возвращаясь к Стендалю, она заметила, что «Привилегии» — это приемчики импотента. «Или романиста?» — предположил я.

ГЛАВА 8

Мы плохо спали из-за жары. Вдобавок рано утром (точнее, в 8.30) нас разбудил телефонный звонок Натали Моравски, взволнованной и взвинченной, как никогда. Оказывается, бумага, которую писал ее муж перед тем, как яд начал действовать (это было около двух часов ночи) была не чем иным, как подробным описанием его собственных похорон! Довольно необычно для атеиста. Впрочем, может быть, и нет. Когда не веришь в загробную жизнь, мизансцена собственного погребения — единственная слабость, которую можно себе позволить, личное карманное бессмертие, последний отчаянный кульбит перед тем, как навеки погрузиться в небытие.