Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка - [54]

— Вот тварь! Хрена лысого тебе, а не «Берлутти»!

Второй, еще более сильный удар ноги отшвырнул собаку в сторону. Консьержка, вбежавшая в подъезд следом за нами, к счастью, этого не видела. Между тем как собака лаяла все громче и громче, консьержка принялась возмущенно восклицать: «Мюге! Мюге!» — впрочем, не столько для собаки, сколько для молодого человека, который теперь, судя по всему, собирался обрушить прямо на голову животному ящик шабли. Я попытался разрядить обстановку, спросив у несчастной распустехи, что с ее внуками.

— Они нашлись, — тут же ответила она, — вчера в полицейский участок Оксерра пришло письмо от отца близнецов, к которому прилагалась записка от них самих. Они живы, здоровы и… — Тут консьержка запнулась, словно поперхнувшись словами, которые никак не могла выговорить, — оказывается, маленькие мерзавцы обвиняли свою мать и ее, их бабушку, в том, что те плохо с ними обращались!

Эглантина ждала меня, наблюдая по кабельному каналу за дискуссией сторонников и противников школьной формы. Она чувствовала себя лучше. Но когда я сообщил ей, что мы напрасно заезжали в Понтиньи, она побледнела и тут же, без единого слова, принялась звонить родителям. Тем понадобилось какое-то время, чтобы уяснить, о чем речь: они смотрели по телевизору ту же самую передачу. Оказывается, Прюн еще не вернулась домой, они думали, что она с нами! Я потер лоб обеими руками и глубоко вздохнул: опять проблема! Однако, зная Филибера, я не слишком беспокоился. Было маловероятно, что Прюн вернется под родительский кров в точности такой же, какой оставила его, но, по крайней мере, она вернется живой, без сомнения, более зрелой и — кто знает? — возможно, даже более счастливой. Однако я не осмелился сказать об этом Эглантине.

— Кстати, сколько там ей лет? — спросил я с нарочито небрежным видом.

На самом деле я знал, сколько — семнадцать с половиной. Но я хотел помочь Эглантине понять, что ее сестра больше не маленькая девочка — или, говоря метафорическим языком «Красной Шапочки», она уже в том возрасте, когда на пути к бабушке вполне можно встретиться с волком.

Этого только не хватало — тревога в семействе Дюперрон вновь вспыхнула с прежней силой. Дело в том, что на следующий четверг у Прюн был билет на поезд до Парижа, а оттуда — на самолет до Ливерпуля, где она должна была усиленно совершенствоваться в английском (эту поездку устроила ей мать).

В течение какого-то времени я мало виделся с Бальзамировщиком. Из-за удушающей жары он был перегружен работой и возвращался домой поздно. Пару раз Квентин приезжал раньше него, настежь распахивал все окна в квартире и расхаживал по комнатам голый, врубив на полную мощность музыкальный центр. Однажды я застал Эглантину за подглядыванием. Она заявила, что он вызывает у нее антипатию, и добавила: «Но фигура у этого мерзавца классная!», — чтобы быть «объективной».

Впрочем, в дальнейшем ей нечасто предоставлялся случай поупражняться в такого рода объективности. Молодой человек стал приезжать реже. Зато как-то утром имел место еще один «собачий» случай — кажется, я разобрал «подпись автора» под этим действием, (почти действом, в артистическом смысле), которое привело в отчаяние консьержку и заставило хохотать весь дом. Пес Мюге ночью перемазался в какой-то красной жидкости, весь, от ушей и до хвоста, — только острая морда, как огромный белый нос, торчала из красной шерсти. Похоже — и это еще больше смешило зубоскалов, — жидкость оказалась несмываемой. Консьержка не осмеливалась никого обвинить, но красные следы на садовой траве, как раз под окном ванной комнаты мсье Леонара, почти не оставляли сомнения в том, кто «окрестил» несчастного пса.

Красный пес — которого насмешники тут же переименовали в Пиона — чуть было не вызвал два дня спустя серьезного дипломатического инцидента между нашим домом и соседним. Все началось в нижней части улицы, где мадам Делажуа, психоаналитик, прогуливала своего дога, куря длинную тонкую сигарету. Погруженная в свои мысли, она стояла спиной к собаке, когда та наконец нашла подходящий телеграфный столб. Вдруг — так она рассказывала после — она услышала собачье ворчанье (что не слишком ее удивило), а потом — слабое потявкивание (что было уже более необычно). Обернувшись, она пришла в ужас: красный пес, выскочивший со двора дома номер восемь, радостно совокуплялся со своей соседкой из дома номер три с риском дать жизнь какому-нибудь невероятному ублюдку.

— Пошел вон, зараза! — завопила мадам Делажуа, между тем как мамаша Дельгадо на всех парах неслась к ним со своей стороны двора, патетически восклицая: «Мюге! Мюге!»

Кажется, ничего непоправимого не случилось, впрочем, от случки двух настолько разных пород вряд ли могло бы что-то зародиться. Однако позже выяснилось, что одна непоправимая вещь все же произошла, насколько я мог судить по хлестко-обидному замечанию, брошенному последовательницей Фрейда в адрес заместительницы Цербера (его услышала Эглантина и передала, когда поднялась ко мне):

— Если уж за своим псом не можешь уследить, то ничего удивительного, что теряешь и своих мелких паршивцев!