Балтийская песня - [2]

Лидочка и сама не знала точно, какому департаменту подчиняется институт, и продолжала молча печатать: "…Как и было указано, пресечём случаи саботажа и заставим служащих соблюдать революционный порядок…" Иван Григорьевич в смятении двинулся по лестнице вниз, к выходу, однако у самых дверей его остановил пожилой матрос с перевязанной головой.

– Стой, братишка, выпускать-то никого и не велено. Ты иди, работай себе, служи, а я туточки постою…

Пришлось подняться назад. В махорочном тумане прохаживался комиссар.

– Вы, молодые люди, нашим ребятам помогите освоиться. Получен приказ – здесь у вас порядок навести, чтобы, значит, никакого саботажу. А то у меня разговор короткий, – татуированная рука похлопала по кобуре. – И никаких, значит, отлучек. Работать до восемнадцати ноль-ноль. А ты, – комиссар ткнул пальцем в Ивана Григорьевича, – ты, я вижу, тут главный… Ты передашь дела ему. Нечепуренко, принимай дела!

Перед Иваном Григорьевичем вырос тот самый молодой матрос, который только что диктовал Лидочке письмо.

– Идем, батя, только без глупостей…

В привычной обстановке Иван Григорьевич почувствовал себя несколько уверенней и язвительно заметил:

– Вы, кажется, не очень-то грамотны?

– Не очень, – согласился Нечепуренко, – но работать будем. Показывай, батя, где у тебя какие тут дела. Это что за бумага?

– Это пояснительная записка к проекту здания автоматической телефонной станции… – Матрос кивал. – Здесь перечень импортного оборудования… Здесь вот приказ директора о повышении качества проектных работ… Протоколы мероприятий по выполнению…

Резко зазвонил телефон. Иван Григорьевич протянул было руку к трубке, но вдруг ухмыльнулся и показал глазами на аппарат:

– Прошу!

Матрос уверенно снял трубку.

– Слухаю!

– Иван Григорьич, ты?

– Вам кого, товарищ, надо?

– Э-э-э… мне Седловского, – прогнусавила трубка. – А с кем, собственно, имею честь?

Матрос прикрыл рукой микрофон.

– Седловский – это ты, батя?

– До сегодняшнего дня был я, – саркастически заметил Иван Григорьевич. – А теперь, как мне было сказано, начальником отдела будете вы. Говорите!

Матрос крякнул и неуверенно заговорил в трубку; – Я теперь буду вместо Седловского. Моё фамилие Нечепуренко. Говорите, чего надо!

– А где Иван Григорьевич? Я, собственно…

– Вы по делу звоните, товарищ, или как? Русским языком говорю, я тут пока начальник. Чего надо?

В трубке послышалось неясное бормотание, затем:

– Из милютинского филиала беспокоят. Вы не могли бы по девятьсот девятнадцатому договору мне сметную калькуляцию поквартально на этот год продиктовать? И что уже опроцентовано…

– Ждите у аппарата! – прокричал матрос и положил трубку на стол.

– Где у тебя, батя, кулькуляция девятьсот девятнадцать? Быстро, ждёт человек…

– Договор девятьсот девятнадцать? – понял Седловский. – Все бумаги по девятьсот девятнадцатому в настоящий момент находятся в плановом отделе.

– А где этот твой отдел?

– Четвёртый этаж, первая комната направо.

Нечепуренко сказал в трубку: "Ждите!" – и приоткрыл дверь в коридор.

– Щупакин! Коля! Подь сюда, живо! Коля, топай на четвёртый этаж, в первую комнату направо. Принесёшь бумаги. Скажи – договор девятьсот девятнадцать. Кулькуляция какая-то. Одна нога здесь – другая там.

– Есть, товарищ Нечепуренко! – отчеканил Коля Щупакин, закинул винтовочку за широкое плечо и побежал по лестнице наверх.

Иван Григорьевич с удивлением отметил про себя, что кудрявый матрос, пожалуй, всё делает как надо… Посмотрим, посмотрим…

Нечепуренко же знакомился пока с наглядной агитацией отдела. Он равнодушно прошёл мимо вымпела ДСО "Труд", поморгал глазами на фотографии передовиков, остановился у доски с перечнем обязательств отдела. Внезапно зрачки его сузились.

– Это что?

Иван Григорьевич пожал плечами:

– Это экран социалистического соревнования.

Матрос нехорошо посмотрел на него.

– С социализмом, значит, соревнуетесь? Так-так… А кто в этой схватке победит, догадываешься?

– Догадываюсь, – тихо ответил Иван Григорьевич, покосившись на пулемётчиков у окна.

Дверь с грохотом отворилась, и в комнату вошли один за другим сотрудники планового отдела во главе с бледным как смерть начальником. За ними вразвалочку вошёл моряк Коля Щупакин, клацнул затвором винтовки, выкидывая патрон из ствола, гордо доложил:

– Так что, привёл, товарищ Нечепуренко. Сначала не хотели, а потом сразу уговорил…

Нечепуренко поднял брови:

– Я тебе, Коля, что оказал? Бумаги принести! Кулькуляцию там какую-то. На кой хрен мне эта бледная немочь?

– Я, товарищ Нечепуренко, пытался объяснить. Номер, какой ты мне говорил, я забыл. Виноват, конечно. Я у дьячка выучился считать только до восьми. А дальше не могу. Меня и отец за это бил нещадно. Дальше восьми сбиваюсь. Какой там номер?

– Девятьсот девятнадцать, – подсказал Иван Григорьевич.

– Вот-вот. Номер я плохо запомнил, а буржуев тебе всех лично привел. Спрашивай у их, чего надо.

Тут же к телефону усадили нужного человека, и тот стал, заикаясь, диктовать в трубку цифры. Перед плановым отделом извинились. Комната стала пустеть.

Прошло два дня. Как ни странно, работа института шла своим чередом. Машинистки барабанили полугодовые отчёты вперемежку с рапортами, мандатами, листовками. Матросы совместно с институтским механиком починили давно не работающий лифт. Умело сколоченная бригада инженеров с песнями выехала в подшефное село на уборку картофеля (деревне надо помогать!). В профкоме удивительно быстро и без привычных скандалов справедливо перекроили очередь на квартиры.