Балтиморская матрёшка - [4]

А у генерала не кобура, чехол палма. Пощелкал пером, снова в зал смотрит:

— Где наши шахматисты от клавиатуры?

— Да вон… — мой майорчик ему подсказывает.

— Ага… Орканоид, Даркхантер. Не вставайте, вижу. А там биатлонисты? Магнумспешл Шарк, Магнумспешл Фокс, Магнумспешл Вулф…

Что шахматисты, что биатлонисты — изнуренные жерди. В гроб краше кладут. Генерал вздохнул.

— Что ж… В общем–то, такими я вас и представлял… Так, а эти кто? — указывает на нас с парижанином.

— Контрольная группа.

— А они нам вообще нужны?

— Обязательно.

— Ладно. Ну–с, господа рилнеймовые… — Генерал на нашу троицу смотрит, и вдруг в другой конец зала. Там сидит выдающаяся парочка. Поздоровее прочих, но морды, морды… — Я так понимаю, нижний предел ка–и — это вот те?

— Так точно.

— А эти, значит, — генерал на нас кивает, — верхний предел?

— Так точно. Сто тридцать, сто тридцать пять и сто пятьдесят.

— Сто пятьдесят? — Генерал изумился. — Где это вы такого откопали?

И переводит взгляд с меня на Миху, и обратно. Сам пытается угадать.

Только я–то знаю, что у меня в лучшем случае сто тридцать пять могли насчитать, но никак не полторы сотни… Ох, надо, надо этого хорька отшить, пока он меня от Русланчика не оттер! Хотя Русланчик–то тоже, похоже, не так прост. Не столичный, но не тупой. Сто тридцать — это прилично.

Миха тоже на меня косится неласково. Видно, сообразил, что я не просто так возле парижанина оказался?

— И который из них?

— А вон тот, крупный. Руслан Белкин. С Командорских островов, поселок алеутов. Его в пограничники отправляли, в Калининград, но он по–русски совершенно не понимает, так что с удовольствием нам отдали.

— Совсем не говорит?

— По бумагам — совсем. Но мы проверяли, кое–что понимает.

Вижу, как у хорька, что по другую сторону от моего Парижанина сидит — глазенки округляются от удивления.

Как в зеркало гляжусь.

Потому что мне самому впору челюсть рукой придерживать. Синхронно к Парижанину поворачиваемся. Сто пятьдесят?..

— Что вы, ребята? — он краснеет, как девица. — Я не обманывал, честное слово. В нашем селении никто по–русски не говорит. Я до призывной комиссии по–русски только читал. Мой дед возит почту с осторова Беринга. А говорят у нас только по–алеутски…

— А телевизор? — Миха пытает. — Радио?

— Радио есть, конечно. На английском и корейском я говорю свободно, на японском чуть хуже. Понимаю по–китайски, если нужно. А больше у нас ничего не ловится. На русском только почта и старые книги. Разобраться в устной речи получилось не сразу, я только в дороге начал…

— Тихо в зале! — гаркнул генерал. — Озвучьте им.

Сам присел, майорчик поднялся. И озвучил, да. По–другому и не скажешь. Паровозики отглагольных существительных, шипящие клубки причастий, — ну, тот нерусский русский, на котором у нас все официальные бумаги составляют, — но если напрячься, смысл выловить можно. Присягу мы прямо сейчас дадим, а далее будем строго соблюдать режим секретности. И невыездные на пять лет после окончания службы…

— Ха! — с галерки раздается. — Мы что, идиоты, такое подписывать? Пять лет без выезда… Не! Я без Багамы–мамы и Нью–Йорка–папы пять лет не могу. Несогласный я!

— Да, — его поддерживают, — а кто не подпишет?

Майор делает брови домиком.

— А разве кто–то не подпишет? — Тут он в свои листочки поглядел так, будто только что получил. Перелистал, и головой мотает, отказывая: — Врешь, не уйдешь. Тут все подписано, по всей форме… — Тут он галерку глазами обвел, и ухмыляется. — Вам, что ли, такое ответственное дело доверять? Да у вас, молодых, почерк как у курицы лапой. Да и ручек–то, поди, нет… Короче! Сейчас выходите, в коридоре строитесь, и в автобус марш–марш!

Я, в принципе, почти и не удивился. Еще раньше понял, что влип не по–детски. Уже разглядел, что у них в петлицах: золотые паутинки. Я–то думал, это только байки. А вот поди ж ты. Оказывается, и у нас есть свое No Such Agency…

На выходе уже железная рама появилась, майорчик лютует:

— Сотовые, палмы, плееры! Все сдать. Живее, живее! Родина заждалась своих героев!

***

Вывели нас, грузят в четыре автобуса.

Майорчик сел на входе, чемпионы по отстрелу виртуальной фауны ломанулись на галерку, и нашего Парижанина чуть не затянуло с общим потоком тел — но прежде чем выпускать его в общую стаю, надо чтобы он сначала к нам привык–придышался как к родным, верно? Поэтому я его из потока — цап, и вбок, на место сразу за майорчиком. Парижанина к окну, сам у прохода. Оглядываюсь, где Миха.

Миха прямо за нами, но на нас не глядит. Назад смотрит. На пятиместную галерку и задние сиденья, где биатлонисты сгрудились.